Анатолий Иващенко - Дорога за горизонт

можно долго в каптёрке за сценою ждать
интонацию боли, повторно, шута.

Там его закулисный волшебный чертог.
Наносное, лукавство, обиды забыты.
Улыбается вскользь молодой старичок,—
не изношены фразы, слова не избиты.
Там, на пыльном рояле подобье цветка,
рядом – круг, в нём трапециевидная мина…
На одну интонацию боли шута
я готов обменять панегирик Афине.

Неизвестное тянет, влечёт к тупикам лабиринтов.
Город много забыл и заветные скомкал слова.
Собирайся по тропкам неведомым, неповторимым.
Первый шаг – это начата новая жизни глава.

Слышу азбуку скрипов, мне ветер доносит излишки.
Внеземная её параллель тянет выше, и выше.

Мы попробуем переиначить задумок просчёт.
Неизвестное тянет и тянет, в глубины влечёт.

Не забудем вчера, пусть мелькают знакомые лица.
Стала сладкою горечь, казалось, случайных потерь.
Обратилось привычное имя прекрасною птицей
и печаль за плечами бредёт, как невидимый зверь.
Город надо забыть, научиться листать послезавтра.
Пусть границы размыты, неделям теряется счёт.
Неизвестное тянет, в свои лабиринты влечёт,
и готов к поединкам безжалостным импровизатор.

Спираль шмеля, разрушенный пион
иллюзии, играющие в прятки…
Претят соблазнам: стук со всех сторон
и преданность, способная отпрянуть.

Вступив в штрихи чугунных недомолвок,
скользить в противоречиях бы ловко.

Пока не сменят ритмы: скрежет, звон,
спираль шмеля, разрушенный пион.

Вступить как в незаконченный рассказ,
где связи эфемерные не рвутся
и, как в силках, запуталась тоска
наложницею парадоксов русских!
Откуда этот вытянутый стон?
Всего то – лязг вагонов, хляби станций,
спираль шмеля, разрушенный пион
и дышащее всё непостоянством.

Из амфоры мне шёпот слышится: «Поэт!
Глотай Вселенной пыль, обрывки эпитафий,
Лауры лепет, и молитвенный завет,
и раковины полутон, и гул литавры…»

То полушёпот римлянки, то отзыв скифа…
Словарь полунамёков, призвуков раскидан.

Мне глиняная амфора даёт совет:
«давай перелистаем горизонт, поэт»,

чтоб оказаться на руинах перекрёстка,
внимая шелестам былых библиотек,
поймать укор строки упругой, вывод хлёсткий:
мы всё не так, и не о том, и не о тех.
Мелькают имена рапсодов, масок, кукол.
Их орденская курия и высший свет
сдвигаются, и шёпот слышится: «Поэт,
ты можешь пеплом стать в плену у звуков…»

Моё открытие земного Рая,
в тебе другая женщина живёт!
Я слышу бег секунд наоборот,
и вижу, как талантливо играя,

одна – хранит в молчание восторг,
глотая фуги баховской аккорд,

секреты честно бережёт вторая —
моё открытие земного Рая,

Прекрасно заболеть одной чертой,
наклоном лёгким, откровенной позой,
воспитанной гармонией, рукой,
заканчивающейся синей розой!
Люблю тебя за дружеский союз,
за осторожный слог, за увлеченья,
за приключения в земном Раю,
моё предначертанье, предпочтенье!

Секунды растянуты, крошится камень в песок.
У кромки волны мимолётностью час остановлен.
Не время ещё, день – от полночи – на волосок.
Крик крачки становится возгласом, всплеск – полусловом.

Религией света означены звёздные ночи.
Ракушечником ползёт с замиранием строчка.

Терпенье воспитано. Выполнен данный зарок.
Пусть волны цветут, и – раскрошится камень в песок.

Следы на воде увлекают в свинцовую даль,
магнитная нить горизонта волнуется грудью.
Причалов вздыхающих помнится мне череда,
уставших судов молчаливые чту пересуды.
Ещё с полчаса, – и очнётся от дрёмы восток.
Ветра устремятся в различные стороны света…
Секунды растянуты, крошится камень в песок.
Но пусть не спешит наступать долгожданное лето.

Дробят пуанты дробное «touché».
Пронзительна. Она не ищет пару.
Искусно эпителии муара
подчёркивают не случайный жест.

Глядит на всех внимательно и скромно.
Она, лелея лёгких взлётов кромку,