Михаил Гарцев: Забытые стихи

Несу тебе влюбленный
свои стихи на суд,
любовью опаленные,
ночей бессонных труд.
На встречу, как на исповедь,
несу свои стихи.
В них все мои сомнения
и все мои грехи.
И все мои мучения,
и роковой вопрос:
зачем для очищения
ТЕБЕ стихи принес?
Ведь мы с тобою разные,
различные порой,
и встреча необычная
в гостинице морской.
И ты такая строгая,
холодная подчас.
Тебя совсем не трогает
свеченье моих глаз,
когда в них отражается
присутствие твое.
Сама доброжелательность,
но это все вранье.
Я знаю – ты недобрая,
ты можешь жесткой быть,
но женственность природную
тебе не победить.
Я это знаю, чувствую,
и вызов брошен мной.
Я благодарен случаю,
что встретился с тобой.
Различье – что присутствует
в любой из наших встреч,
звучит как в бой напутствие.
Я вынимаю меч.

То, что стучит в моей груди,
луч прожигает иллюзорный.
Своим дыханьем остуди,
поток энергии сенсорной,
чтоб до конца он не прожег
меня, придав смертельной боли,
и чтобы продержаться смог
я в разряженном биополе.
А если хочешь – прожигай!
Своей улыбкою надменной
разрушь, мой скудный, постный рай,
где часовым я был бессменным.
Твой горделиво тонкий стан
манящей светится звездою.
Во искупление мне дан
непостоянную судьбою.

Я за собой мосты сжигаю,
нас осудить никто не волен.
В лучах сенсорных присягаю
победной тайне биополя.

Я к мысли себя приучаю
о вскрике внезапном в ночи.
Друзей так уход он венчает…
Ты память их тихо почти.

И снова ведь бросишься всуе,
куда-то помчишься вперед,
а, собственно, чем ты рисуешь,
твой тоже наступит черед.

Тебя этим не
запугаешь,
хоть с жизнью расстаться и жаль.
Ты вскрика друзей ожидаешь,
и душу сжимает печаль.

Метанья, страх, в безумном мире
пронзают разум, впились в грудь.
Кровь плавит жилы, словно ртуть.
Судьбы мишень все – в смрадном тире.

Был человек твой труден путь:
в звенящем чистотой эфире
с тобою рядом ложь и муть.
Ты предавался грубой силе.

В неимовернейшей печали
ты возводил порой скрижали…
И сердца плавился металл…

И боль, и страхи, и метанья
в едином сопереживанье
ты в чувства светлые вплавлял.

И министрам и бандитам
ты вселяешь страх.
Грозный отблеск антрацита
у тебя в глазах.
По извилистому стеблю
в зной или пургу
ты спускаешься под землю
к другу своему.
Уголь не слабей гранита,
пепельный алмаз,
но сверканье антрацита
раздражало газ.
Газ с нефтянкой сговорились,
и в шахтерский стан
заслан был кровавый киллер —
Князь болот МЕТАН.
И теперь жируют суки,
навели базар,
по всем правилам науки
продают товар.
Уголь бурый, уголь хмурый,
как твои дела?
Наломали дров мы сдуру,
жизнь на слом пошла.
А в краю от беспредела
пагуба, раздор.
Посмотрев на это дело,
каску взял шахтер.
Под российской славы стягом,
побледнев, как мел,
подошел к ареопагу,
на ступени сел.
Глянь, бежит народ с опаской,
спрятав глубже стыд.
Ты не бей по сердцу каской,
ведь и так болит.
Вихри грозные лютуют.
Видно, не к добру.
Не зови ты Русь святую
снова к топору.
Кто начать войну рискует —
к здравым мыслям глух.
Только кровушку людскую
высосет паук.
От кого тебе ждать милость:
рынок ли, застой…
В этом мире справедливость
только звук пустой.
Присягали нашей вере
те, кто держат руль.
Жди, когда тебе отмерят
сладеньких пилюль.
Видишь всполохи зарницы,
сбрось свой тяжкий крест
и лети свободной птицей
с этих гиблых мест.
Ну, а коль прирос корнями
и не смог взлететь,
то ночами ты и днями
не баюкай смерть.
Пусть дрожит от горькой вести
тоненькая нить,
до конца должны мы вместе
горечь жизни пить.
Я живу сытней на свете?
Если честно – да.
Жопа в теплом туалете,
на столе еда.
Но ты знаешь, что ночами
меня гложет стыд,
но ты знаешь, что врачами
я по горло сыт.
Видишь, выбив к свету дверцу,
падает звезда.
Так взорвется мое сердце,
раз и навсегда.

Я тихая, скованная,
провинциальная.
В любви измордованная
и злыми начальниками.

Он сладко поет,
талантливый, кажется.
Не курит, не пьет
и к бабам не вяжется.