Андрей Драгунов - Естественное положение вещей. стихотворения

Переехавши свет, уже не спешишь обратно.
Ждёшь посылку из дома, но только открытки приходят
с пожеланием счастья, что, в общем, вполне понятно,
но синица склевала всю кашу – и дни проходят,
но куда-то всё мимо и чаще – без остановки,
чтоб в глазах приезжего не разглядеть потери,
перехода на хитрости и уловки,
пробегая мимо ещё не закрытой двери.
Но когда за окном теряешься, как в пустыне,
как в вещах забытых, отрытых в глухой кладовке —
жизнь не кажется лучше в местах, что твои отныне,
оттого, наверное, выглядит всё неловко
или как-то странно в чужом для души пейзаже,
где уже не спросишь соседа «как сын и дочка?».
Не зайдёшь за спичками или за солью даже.
Оттого тоска – и вниз убегает строчка.

Звук шагов заглушает дыханье моё в подъезде,
поднимаясь до двери, топча каблуком ступеньку,
как какую-то тропку, как каплями на железе
оставляя вмятины, цепляясь рукой за стенку,
не найдя опоры другой – вообще кого-то —
в это время суток и тени не помогают,
не давая возможность выжить после работы —
никому вообще, оставшемуся за краем
своего жилища. Ищу каблуком дорогу
до знакомой двери, пока догорает лампа
в пыльном плафоне, сливаясь уже понемногу
с собственным голосом, т. е. с дыханием, как бы
не различая уже это время суток,
когда становясь искателем нужной двери,
ждёшь, что окажешься рядом – ежеминутно
и удаётся выжить и избежать потери.

В городе, где различаешь кирпич облезлый
среди новой кладки – не остаётся шансов
зацепиться глазу за новый отлив железа
на новостройке. Тем более, здесь остаться,
где история в камне дольше хранит молчанье,
чем продукты в подполе свой сохраняют запах,
разрушая лишь изредка город своим звучаньем —
до облезлого камня. Кто-то готовит завтрак
в этом пейзаже, готовом уже на ужин
переползти, не смяв под собой травинки,
что виновата лишь в том, что пила из лужи,
но сохранилась, оставшись на той картинке,
то есть, вообще оставшись. Но время лечит
и продлевает дальше кирпич – не новый,
не обещая только возможность встречи
с кем-то из прошлого, кто был с тобой знакомым.

Всё, что досталось в наследство мне – фото на память —
и ничего из вещей, что сгодятся для жизни.
Даже семь слоников, что мне привёз из Германии
дед, оказались в бумагах наследственных – лишними.
Но мне досталось простое бумажное фото,
где ещё живы и не спешат расставаться.
Даже семь слоников старой немецкой работы
перебегают из прошлого, чтобы остаться
на этой жёлтой, истлевшей почти фотографии,
в этом пространстве, хранящем и время и место,
с надписью криво, не ведающей каллиграфии,
без даты и времени, что ерунда, если честно,
и даже бессмысленно, то есть, как выдумка даже —
всё, что ещё сохраняется в лицах на фото —
то есть, любовь, что с бумагами стала пропажей —
это одно, что не требует лишней заботы.

Все насекомые уже ушли из дома —
под снос сегодня, чтобы не осталось
и камня даже, чтобы незнакома
была картина, чтоб не показалось
после всего, что это наважденье
или мираж, распластанный в пустыне,
где воздух, как и небо – без движенья
и только ждёт, кто первым нынче сгинет,
оставшись облаком, разбросанным над домом,
которому уже не сохраниться —
удел развалин, что, увы, – знакомо.
Ещё мгновение – и жизнь идёт на слом —
никто уже о ней не зарыдает.
На улице Чайковского был дом,
но кто теперь уже об этом знает.

Мне не было обещано дожить
до старости. Знакомая сказала,
что это тоже надо заслужить,
как право – к ней залезть под одеяло
холодным вечером. От ветра и тоски,
пока ещё не поздно согреваться,
сложив в ботинки рваные носки —
от посторонних, чтоб не разрыдаться
от бедности. Гляжу в её глаза —
почти что родственник, почти глава семейства —
какого-то – никто не рассказал —
какого, исключая фарисейство —
подходят все – никто не обещал,
что будет просто и не так накладно —
чего-то там родитель завещал,
но, видимо, не слишком много… Ладно,
и так сгодится, чтобы пережить,
переиначить всю скороговорку
про то, что парка треплет свою нить,
пытаясь втиснуть бедную в иголку
с тупым концом, что в стоге не найти —
не стоит и пытаться – дождь в подмогу,
чтобы кого-нибудь успеть спасти
ещё живым и здравым, слава Богу! —
пока вода стекает между ран,
и кто-то шепчет в ухо «отлетает»
и открывает шире свой карман
для подати… и время застревает,
как между пальцами… Ищи его теперь —
в каких краях соломку мягче стелют,
где, отпевая свою жертву, зверь
глядит в глаза и никому не верит,
как я тебе, сказавшей про постель,
про то, что – заслужить или заслужит.
Холодный ветер веет канитель,
и никому никто уже не нужен
со рваными носками. Пуст карман,
глаза пусты – до времени. Собака
ждёт на пороге. Вылитый туман
торчит меж сосен. Мокрая рубаха
влипает в спину, чтобы уберечь
от лишних стрел и, может быть, от страха
животного, с которым в землю лечь,
когда с кредитом рассчитает плаха
иль менеджер в конторе за процент,
за выжатый лимон в стакан с палёной,
хвалёной водкой. Жалкий пациент
останется никем недолюблённый,
не выжатый, как тот лимон в стакан.
Вода из крана пополняет чашу
холодной струйкой времени. Туман
от горя меж стволов бесшумно пляшет,
как ненормальный, выбившись из сил
и выйдя за границы поселенья,
как будто бы кого-то упросил
не поднимать излишнего волненья
по поводу отсутствия его
в означенных границах. Замерзает
пейзаж, глядящий в мутное стекло,
как в зеркало. Квартира остывает
ещё до осени, до выпавшей листвы,
то есть, до времени, опять – без продолженья
какой-нибудь затейливой игры,
надеясь на ночлег и на сближенье
с хозяйкой дома, чтобы пережить —
дожить до старости, пока не закатали
в ту самую, нервущуюся, нить —
и не добавили к тоске ещё печали
или чего-нибудь крамольного ещё,
что вылечит, но не спасёт от смерти,
но предоставит выверенный счёт
за ночь под одеялом на рассвете
и будет дальше выбивать долги
за прожитую жизнь, за булку с маслом,
что съел на завтрак, пробуя дожди
разбавить чаем, но не слишком часто,
не так, как бы хотелось – чтобы жить
или хотя бы доживать остаток,
но парка на рассвете треплет нить,
стирая со щеки песка осадок,
как горькую слезинку, что стекла,
не думая надолго оставаться,
как каплю с замутнённого стекла
в рассветный час, с которым расставаться
не хочется, но, видимо, потерь —
не избежать, покуда ветер ноет
о неизбежном. Что сказать теперь? —
что слишком долго тянется сегодня
и, кажется, что это навсегда,
пока вода не вытечет из крана,
в котором лишь холодная вода,
и согревает лишь тепло дивана
и одеяло. Некого винить
за то, что жизнь прошла наполовину —
и завершается. Туман не изменить
в желании погладить чью-то спину
своим дыханием – в лесное молоко —
с ногами, с головой – почти что в омут —
не броситься, поскольку далеко,
за дальним лесом, где другие стонут
и так же пряжу собирают в нить,
и шьют рубахи, чтобы ни случилось,
носки латают, чтоб не говорить
о них в стихах, как раньше получилось,
то есть, вполне нормальное житьё,
расписанное сызмальства до срока,
где каждый знает, что твоё – твоё —
всё остальное лишняя морока
со всеми исходящими. Вода
не льётся попусту – от края и до края
лишь из желания забраться хоть куда,
как облако, краёв не различая
и даже дальше, но его следы
среди других, таких всегда заметных,
не делая из этой ерунды
события, как из воды конфеты,
то есть, как птенчик, выпав из гнезда —
своей дорогой, если не зачтётся
и выйдет боком… Если посчитать,
во что обходятся бумаги и чернила
для этого писания – кровать
окажется настолько сиротливой,
что точно выйдет боком словарю —
без лишних слов, что говорят под утро,
ну что-то вроде «Кофе я сварю» —
«И булочку, пожалуйста, с кунжутом», —
несётся вслед. Бумага терпит всё
и вымысел, и президентский росчерк
на резолюции о том, что всё ещё
не как должно быть. Между строчек прочерк —
без заполнения, как в протоколе брешь,
что жжёт перо, но никуда не деться
от соглядатая, что стережёт рубеж,
не соглашаясь на другие средства
в переживании – и в этом весь секрет.
Туман сползает, открывая площадь
среди деревьев, не найдя ответ
на заданный вопрос. А дальше, в общем —
обычный день, без тени на упрёк
на скомканное утро и погоду,
что за ночь свой усвоила урок
и больше не страдает от свободы
среди деревьев и не портит вид
с той стороны, водой затёртых стёкол,
освободившись от числа обид —
за ночь под одеялом – стала блеклой,
сославшись на здоровье. Лишь носки
в ботинках дожидались возвращенья
хозяина, не ведая тоски, —
чего-нибудь ещё, как продолженья
прошедшей ночи. Станешь говорить
о том, что было – булочка с кунжутом
получится, чтоб утро повторить,
и вновь туман опустится, как будто.