Андрей Драгунов - Естественное положение вещей. стихотворения

Ты снова слышишь чьи-то голоса,
когда все спят, и даже кот в подвале
не ловит мышь. И в эти полчаса
перед рассветом – точно на причале
перед отправкой – ты всегда один,
как не сказать, – единственный на свете,
но нет, мелькают тени меж руин,
боясь тебя или другого встретить,
не обознавшись, т. е. не узнав
тебя среди живых, но в их пространстве —
какая-то нелепая игра,
как кошки-мышки в тридевятом царстве
иль где-нибудь ещё, где облака,
как продолжение истории и жизни,
что не закончилась, но, видимо, пока —
из чувства долга и любви к Отчизне —
и место есть ещё – земля кругла,
где так же проплывают облака
над головой, и даже кто-то снится,
из выбывших уже, и чья-то тень
вот так же меж руин тебя находит,
слоняясь в ожидании весь день,
стараясь высмотреть того, кто не приходит,
но где-то рядом… И его шаги
уже слышны – и даже вдох и выдох —
вполне реальны, но не коротки —
хозяин не спешит ещё на выход.

Я узнаю о времени в пути
по смене суток – не по очертаньям,
мелькающим в окне, как ни крути —
они всё меньше добавляют знанье —
лишь трение в глазу от цвета стен,
что чаще – выше и однообразней,
лишившись в жизни важных перемен —
того, что в детстве называли праздник
или другим, похожим словом, но
других не подбирается – по ходу,
по линии движения… В окно
влетает только лишь прогноз погоды
в виде дождя – единственный живой
в происходящем. И не ошибиться,
сместив пейзаж уверенной рукой
в другое время, чтобы раствориться.

Я помню в окнах хитрые глаза,
когда мы выезжали из квартиры.
И кто-то из соседей мне сказал,
что жизнь теперь покажется сортиром,
т. е. не тем, чего я ожидал,

но я, как будто бы не слышал те слова,
и переезд казался мне началом
чего-то нового – я ехал на вокзал,
откуда музыка весёлая звучала,
и я вагоны длинные считал —

всего двенадцать, но какой простор
для вымысла, тем более – для бега
в другой конец вагона. До сих пор
я вспоминаю это время. Снегом
была покрыта площадь и забор,

из-за которого глядел чужой пейзаж,
доставшийся как будто бы в насмешку
за прошлое. Теперь пустынный пляж
глядел в окно, не замечая слежку
за ним самим, скрывая антураж,

как на «атасе», ночью за углом
при выносе вещей, как при побеге
из отдалённых мест. При всём при том,
пляж выглядел, как облако на небе —
вполне реально – только под замком.

Я выходил гулять на кромку льда —
был в двух шагах от смерти под водою,
но, видимо, ещё сама вода
не думала расправиться со мною, —
и я гулял неведомо куда.

Мне, видимо, не слишком повезло
жить в этом месте, но вот так случилось —
остаться навсегда здесь, всем назло,
чего бы там потом ни получилось
с переселеньем… как бы повезло,

или на память, как бы… Лёд торчит
из всех проплешин, тень не замечая —
с той стороны со мною говорит
о чём-то личном, но о чём – не знаю —
от этого душа моя болит…

и стонет тихо, говоря мне «уходи,
ты здесь чужой, по крайней мере – лишний —
не до тебя сейчас, а впереди
увидимся ещё, и будет слышно,
как мы заплачем друг у друга на груди».

И между этих милых пересказ
я проживал своё больное детство,
блуждая между льдин. Холодный пляж
уже не так пугал своим соседством
и тем, что он – всего лишь антураж

для продолжения… Мать кличет на пирог,
я к ней, естественно, несусь, насколько можно,
но лишь ступив на собственный порог —
я понимаю, что не всё возможно
тому, кто здесь свой коротает срок, —

я оказался выпертым за дверь —
там новые носки на новоселье —
на два чача не ждут меня теперь.
А дальше только горькое похмелье
и бывший сын, отправленный за дверь.

Я так и жил – меж пляжем и тюрьмой.
Мать говорила, что кому-то нужно
чего-то там давать – а я с сумой
ходил под окнами. И в окна очень дружно
кричали мне: «Сынок, иди домой».

Но я ходил, поскольку от отца —
ни письмеца, ни весточки, ни слуха.
Я пропадал всё чаще у крыльца
начальника тюрьмы. Кругом разруха
всё скрашивала удаль молодца.