Юрий Зафесов - Ячея. стихи

Видели сон богомольцы-скитальцы: огненный столп у Матёры-горы. Там ветродуя шершавые пальцы рвали с полей золотые вихры.

Странный ребенок судьбе благодарен – видеть поверх куполов и крестов. Сон означал: шестикрылый Гагарин, рядышком Будда, Мухаммед, Христос.

Виделся сон бригадиру сторожи, он добела отмывал кобеля. Рядом толпились ужасные рожи. Полые зерна рожала земля.

Тишка печалился: «В пору почина кто же незрячие, если не мы! Сон означал, что Аврора – мужчина, крейсер, лупцующий полночь Невы.

Я, как поэт, на правах звездочета Тишку оставлю – на добрый совет. Пьющая ключница видела черта, но не в зеленый – в оранжевый цвет.

Медные грошики – листья осины. Сон объясню, как блинов напеку: из-за морей привезут апельсины, их обменяют купцы на пеньку. На кожуре поскользнется татарин. Девица вспыхнет, свежа и горда. Мирной заботой пахнет из пекарен. В душные степи прольётся орда.

Далее – сон с Куликовой поляной, древо творения, ямб и хорей. Далее я повстречаюсь с Татьяной, матерью будущих двух дочерей. Реки, не раз поменявшие русла, утихомирят свои куражи. Мир назовется Сибирью и Русью. Непостижимостью – русская жизнь.

Русские люди – беспечные птахи. Странницы-тучки, стеклярус – роса. Чья-то башка отдалится от плахи, ноги немедля пойдут в небеса. Жизнь на Руси – благодать да потеха. Лес бесконечный, где леший да бес. В путь отправляется доброе эхо, а возвращается громом с небес.

Ясные думы свои пеленаем, баюшки-бай, моя лапушка дочь! Все наперед мы о родине знаем, только ничем ей не можем помочь. Знать, не по нам мировые одежды: моден покрой, а глядится срамно. Русой державы благие надежды алчный вельможа кладет под сукно. И кочевряжится, с жиру дурея. Сходятся ведьмы на старый погост. С шумом смыкаются кроны деревьев, чтобы не видели путники звезд.

Но ведь живем! Продолжается повесть. Миру нужны гусляры и волхвы. И Змей Горыныча мучила совесть – память четвертой его головы. И оттого, надевая пальтишко, ты не спеши под звучанье имён.

А сочинился мне в Суздале Тишка лишь для напутствия добрых времен.

Добрый день, Михаил!

Пусть железо гремит листовое, заглушая орган, поселившийся ночью во двор. Твоя дума – тайга, где нечасто встречаются двое. Повстречавшись, никак без глотка не начнут разговор. О кремнистой тропе, о нездешней высокой печали, о тяжелых снегах, заваливших дорогу домой. Михаил! Вишняков! Мы так долго и трудно молчали, ведь у нас за спиной все, что было сумой и тюрьмой.

Но и нам довелось слышать гром среди ясного неба: глас пытался внушить, что из нас получилась шпана. Что мерзлотные сны разглядела осклизлая нерпа. Что лишь косточки моет житейского моря волна

«Не начни без любви!..» – ты опять зацепил за живое. О несбыточном вечном звенит поднебесный поток. Милосердье – пустыня, где редко встречаются двое. Повстречавшись, никак не поделят последний глоток.

А поделят – поймут, что в дому всякой твари по паре: словоблуд и кормилец, савраска и резвый Пегас. Там под Богом живя, чертенята гремят в самоваре, воздувают огонь, чтобы часом огонь не погас.

«Жаль поэта, что дар на воскресные выдумки тратит,» – ты осудишь меня. Я ль не помню вчерашнее зло, как погиб мой отец, как скорбел раскулаченный прадед, и как в ссылку его, устыдясь, провожало село.

Помню, но про себя. И душа от рожденья немая мне на пальцах расскажет про страшный вселенский рычаг. Помнить буду всегда, не изверившись, все понимая. Лишь постичь не умея – откуда в пустыне очаг. В нем, в летучей золе все блуждает игла золотая, запоздало латая по миру разбросанный кров. Трудно жить не рискуя, прохожие лица листая, не надеясь на встречу во тьме постоялых дворов.

Будь здоров!

Письма занятная тесьма восторг и гнев перемежала. Я медленно сходил с ума, и жизнь мне в этом не мешала. Вращалась солнце, как блесна. И вот я родину покинул, когда последняя стена упала в сторону Пекина. И треснул мраморный флакон в мездру, похожую на драку. Под утро Огненный Дракон закинул в небо дроф и дракул. И канул в ночь иезуит за просвещенной черной дурью. Навстречу вышел Бо Цзю И, он пригласил меня к раздумью. И я увидел, как извне вокруг него шумело море.

Какое счастье наравне молчать в бездонном разговоре!

Всю ночь на шахматной доске фантомно двигались фигуры. Предполагая игроков, художник медлил у холста. Непредсказуем был итог. Грустя, продрогшие амуры саднили стрелами сюжет цветенья чайного куста.