Борис Михин - Справочник городских рассветов

Закурите его, полубоги,
ведь иначе никак не начать,
ведь неначатое – только боком
целиком, а даже не часть.

Не бросайте его в пепельнице,
он потухнет под пеплом себя.
Приблизительно так по больницам
у каталок колёса скрипят.

Доведите его до победы
и того, что нельзя отрицать,
хуже брошенным, чем недопетым;
у неначатого нет конца.

Не бойся, Родина, я знаю,
ты бросишь, даже не шурша,
но не тобою – не дышать,
а без тебя – никем не занят.

Тебя ругать имею право
и не позволю никому.
Тебя любить – не крест – хомут,
и даже – капельку – бараном.

На старом кресле из ротанга
интеллигентить острякам —
такая русская строка
в отаре.

Мир выглядел стеклянным донельзя,
пока ещё прозрачным, не разбитым,
и были направления развиты,
гирляндами на путнике вися.

И спутники, сведённые в ГЛОНАСС,
ему куда-то рекомендовали,
но там, где будет всё, не будет нас,
а следовательно, дороги врали.

И он решил: какая ерунда,
раз не останется потом того, что
захочется другим назначить прошлым, —
отдать.

Это похмелье, братишка, похмелье,
каменный, тусклый, суровый мешок,
здесь улучшение если, то мельком,
и никогда хорошо.

Это наутро, братишка, наутро,
а до утра можно и не дожить;
это – реальность, братишка, – не утка,
и не считаются вниз этажи.

Это не горе, братишка, не горе —
русская и для не русских болезнь;
деньги и удаль уходят рекою,
и не приходят платить за билет.

Чуть больше поменьше
навраться в три горла,
тетешкать, понежить
негордую гордость…

Не помню точно, а пришлась мне в пору
прошедшая весна (?). Другое помню:
как мурманским таксистом объяпонен,
как недоделал «самых важных» прорву…

А катится валом
история, угол
последний – вон, справа,
за ним камень, луг и…

С утра в моем любимом парке зябко
и дворники не убирают листья,
и выглядит жизнь неспешаще длительной,
скрипит забор какой-то железякой…

По вотчине бега —
дороге – дорожишь
машинно, но мелко,
и – неосторожно…

И верится, что дело не в помаде,
а в смене темпа и ответных чувствах;
ногою – шарк по листьям, и – лечу и
хочу не быть живущим автоматом.

Настало.
Всегда настаёт.
А дальше сдаётся наставшее;
уставший шеллак на наташах
и прочее всё – не твоё.

А то, что твоё, это где?
В анфас обращается к ворону
задумчивая Категория —
а вдруг он споёт, вдруг – стратег?

Ушло.
Ведь уходит всегда.
Останется Игг.
Даже Один, но
всё время куда-то уходит,
Слейпнира сменив на седан.

Причём тут ничто ни при чём.
Парчой Категория стелется
вневременная – что ей сделается,
когда рассердилось Ничьё?

Надо бы: три метра потолок,
паркинг, на столицу вид из зала,
загородный дом в штук шесть колонн, —
надо.
Но совсем не обязательно.

Хочется: догнать и преуспеть,
колоколом по небу трезвонить
и официантам тыкать перст.
Хочется всего, а не чего-нибудь.

Можно бы: альфонсом ли, козлом —
тратить жизнь на сотни женщин ажно
или алкогольный мозговзлом, —
можно всё.
Но это всё не важное.

Будет всё равно, как не просил,
и замшелый, треснувший крест-надолб,
и способность злобно не простить
всех подряд за собственное «надо бы».

в две сотых карата обломок таланта
по сопкам горбатым вёз глобус атлантам
топтались могучие выкрутив плечи
сталь туч погремучих на грудь обилечив
обломок убого и как-то так боком
сменил небо им как не поняли толком
но стало легко хоть танцуй хабанеру
вам странно
зато утро новое небо

Обожгло снежинкой веко
не на миг, а на века,
жизнь кому-то исковеркав.
К главному не привыкать.

К мелочам теплее жаться, —
в них уютнее лежать,
не подсчитывая шансы,
каплям не слетать с ножа.