Борис Михин - Справочник городских рассветов

Замолк сверчок,
наверно, неисправен.
Замком, свечой,
вселенной не доволен,
всё ж говорю людскому поголовью:
– Аве!..

Я видел чёрное
и в рощах белоствольных,
и души белые, измазанные в красном,
и думаю, что это – не напрасно.
Вольно!..

Когда-то защищали честь на шпагах,
верней, своё понятие о чести.
Теперь другая честь.
К плечу «винчестер»,
Шагом!

Мораль надрессирована, как пудель.
Но, тем не менее, живём не хлебом,
и пусть – не все.
И пусть – Бог в нас и не был, —
будет!

От сингулярности процесс не быстрый,
но тащит в будущее, как канатом.
А вот от пустоты спасёт команда:
– Выстрел!

Важнее точка после всех заглавий.
Сверчок сломался, видимо, просрочен.
И в полной тишине я ставлю точку.
Аве.

Вообще-то, всё было не так.
Вдоль дороги любили жить лисы,
километры летели стремглав.
Вдаль, вдаль, вдаль сумасшедшим Улиссом.

Вообще-то, улитки ползли
в камышах после возле залива,
треск сорок по кустам полузлил,
полурадовал май несолидный.

Вообще-то, сложив жизнь в «потом»,
позабыл, где оставил котомку.
Тишины слушая шепоток,
наблюдал временные потоки,

вообще-то, не зная ведь, как
соотносятся вечность и время.
Там, где нет нас, всего – на века,
там, где мы, время слаще варенья,

потому что всегда его нет.
И молчание громче крещендо.
Всё не так было…
Осатанев,
не смогу сказать – как, вообще-то.

Потрачу об не на, а вместо,
не извинюсь
это за но.
Звонок.
А подложив свинью
углам и карачун невестам,

жужжали вечным синева
и следствие первопричиной.
Что если связь их нарочито
разрушить, взяв нас не, не вас?

Во флуктуационном мире
порядку быть
возможно не.
Странней
углов живут кубы;
там, знаю я, – бывал с промилле.

Весна началась за вокзалом, на дальних путях,
там стрелка ломалась морозом ещё аккурат,
картавый смотритель держал на щетинистостях
улыбку и ждал, как откроется старенький тракт.

Егда же открыша одесную марта пути,
прииде великыя радостия, что теперь
пора, стоит только пора за весну потереть.
Смотритель вкушал лишь возможность – уйти не тот тип.

Масштаб посмеявся над ним, ни во что же вменив,
огромный дух весь уместивши в железность дорог,
вне дальнего, вне невозможных и вне времени,
он был только здесь, словно там – лепый лес за горой.

Он мнити, бо так, будет незаменимым зато
отныне и присно, стараясь весну заманить.
Весна-то пришла.
А смотритель вдруг стал заменим.
И залито небом окрест по апрель золотой.

Не спастись весной от сердцесжатия.
Люди, чтобы (будет нелегко)
вспомнить, как там, в детстве, повышайте
в мае собираемость жуков.

Новенькая зелень в цвет салатовый,
сумерки и стайки детворы,
«чёрная дыра» в груди – расплата
за возможность вырасти.

Дворы
суетой и визгом насыщаются,
увеличивая пустоту
собственного нынешнего счастья.
В коробке́ жук.
Кухня. Скрипнул стул.

Не те, так эти.
И – никто.
И в вожаках артист эстрады.
Испытывается не радость,
а несвобода, что «не то».

Порабощённый, в темноте
квартиры, верил, что – не будет,
под кофе подрезая пудинг.
Нет, кажется, опять – не те.

Не с ними и не с теми.
Но
не сменим голову, снимая
повязку с глаз, не понимая,
что не вокруг – в тебе темно.

Кепку в карман, лезь-ка на броневик,
броневики – символ универсальный.
Если понравилось, сверху кивни.

Только не солоно чаще слезали,
чаще записываются в вожди,
не понимая, что это ошейник.
Это жестокий и сладкий престиж —
лёгкость принятия важных решений.

И, насмотревшись на мелких чинуш
в рангах великих спасителей, смехом
мы ничего не решим…
Покачнувшись,
слово, как пулю, лови грудью.

Эхо —
это последствие. А броневик,
так как блестит, быдлу в кепках заманчив.
Так что за эхо себя и вини.
И свой любимый кургузый диванчик.