Геннадий Маерков - Куда спешишь, летишь ты, Время? Рубаи

Родных тасхылов шлемы, пики
И латы льдистые плывут
Над горизонтом. Руки, лики
Меня покаяться зовут.
Юнцом, рабочим экспедиций
Средь них с котомкою шагал,
Не зная предков всех традиций,
Я им не кланялся, шакал.
Стрелял в кедровок, коз кормящих,
Бурундуков в котел таскал.
Как много нас здесь проходящих,
Кто щедр на зло, свинец и сталь.
В верховьях синих Абакана,
В соседних реках Мрас, Иксу
Рвал динамит, всю рыбу раня, —
Безмозглых царь, бандит в лесу.
Простите ль вы меня за это,
Мне посылая скорбный взгляд,
И не дождусь от вас привета —
Застыли в пиках, бликах лат!

Цветастый плащ к ногам своим осинник
Небрежно сбросил – сказочный богач,
Из золота и щит, и шлем с алмазом синим,
И медных бляшек праздничный кумач.
В рубашке белой и по росту длинной
На взгорье юртой смотрит грустно вниз.
От дел, забот уходит дед-осинник,
Родной земле отдав последний лист.

Из скальных плит крутила жернова,
Из колосков зерно для нас молола,
Струился мамы пот, а не слова —
Военная досталась доля.
Любовь к нам матерей безмерна,
Неблагодарность наша не нова.
Когда-то все изменится, наверно…
Все крутятся и мелют жернова.

С попоны, матерью расшитой,
Стекают реки и ручьи,
Вдоль берегов сверкает жито,
В нем солнца замерли лучи.
Орнамент радужного неба
В концы попоны крепко вшит,
И нива будущего хлеба
Переливается, шумит.
Цветы по центру вязи редкой
Достойны жить, расти в раю,
Попона матери и предков
Пусть греет Родину мою.

Юрта небес моих, синих и нежных,
Землю объяв от морей и до гор,
Спит, разметнувшись, спокойно, безбрежно,
Сроду не зная ни окон, ни штор.
Через тюндюк, необъятный, просторный,
Звезды орнаментом платья горят,
Предков ушедших там дух, светлый, горний,
Вечный покой там, нетлеющий сад.
И потому на душе мне спокойно,
Как заколдованный в небо смотрю.
В юрте земной я, прохожий бездомный,
Землю и небо благодарю.

Заката грива захлестнула
Степь, убегающую вдаль,
И речки тихие, без гула,
И горы с бронзой, как медаль.
Арканом взор мой к ним притянут,
Курганным камнем сам застыл.
Не этим ль вечером завянут
Цветы любви моей без сил?
О ком вечерние молитвы?
Я с ним встречался иль знаком?
Да, это – я, в степи забытый,
Да, это – я, с копыта ком!

Еще живет мой Абакан,
Бревенчатый, старинный,
Врастая в землю по бока,
Со шляпой крыш в морщинах.
В глазах-оконцах слабый свет
Пока еще теплится,
И пыль на них ушедших лет
Сидит усталой птицей.
Во взгляде грустном по весне
Косыночки ранеток —
Иль наяву, или во сне —
Мелькают рядом где-то.
Среди черемух гибкий стан
Девичий проплывает.
Еще живет мой Абакан
В цвету и лет не знает.
И сыплет цветом белый рай,
Мой Абакан вздыхает,
В его душе «Цветущий май»
Вновь патефон играет.
Еще живет мой Абакан,
Бревенчатый, старинный,
Врастая в землю по бока,
Со шляпой крыш в морщинах.

Стреножен конь мой вороной,
Пучком передние копыта,
Свисает грива пеленой,
И плеть дорог дождем размыта.
Сижу поодаль, пень пеньком,
Душа кандальная повита
Железной цепью и замком.
Мой конь и я сегодня слиты.

Мне говорила мать: «Не трогай, сын, турпанов,
И даже целиться не вздумай, мальчик, в них,
То души сгинувших охотников в Саянах,
Их стон – боль матери, теряющей родных!
На красном оперении кровь, может,
Из нанесенных ран хозяином тайги,
На темных перьях – крик на смертном ложе:
«О мама, мать! Сыночку помоги!»
Когда турпаны стонут в поднебесье,
В душе страдаю по-мужски, без слез.
Родная мать! Я перед ними честен,
Готов им сердце свить венками роз.

Платок хакасский, бисером расшитый,
На косах ночи призрачно повис,
Зерно к зерну срываются на жито
Бусинки бисера и звездный лист.
Спокойно на душе, и я, счастливый,
Беспечно в высь бездонную смотрю
С холмов Хакасии, России.
Родных богов за жизнь благодарю.