Анна Гирчева - Куда я смотрю во время грозы

Я проснулась с терпким вкусом коньяка во рту и желанием быть кем-то хорошим, а не собой.

Коньяк я купила накануне в «Десяточке» на углу дома. Мне кажется, я пью около недели – с того момента, как приняла, что жизнь с тобой меня убивает.

Но ведь меня учили, что плохо – это когда мужчина бьет, колется, не работает, имеет психические отклонения, всё вместе. Вот тогда нужно что-то предпринимать.

В ином случае – съездить на море, купить кресло, выпить. И всё наладится.

*не забыть как-нибудь выпить в кресле, на море

Я по-прежнему глубоко внутри себя считаю, что других людей нет, не существует. Что спустя наше тысяча сто восемьдесят первое кофейное утро ты самый близкий. Что мира за пределами тебя нет.

Я помнила, как и вчера пила большими, жадными глотками и закуривала сигаретой. Когда трещинки в уголках губ обжигало, я даже не останавливалась.

Ты приехал за мной сюда и сидел рядом, будто сверлил во мне бездонную дыру: «Твой дом должен быть там, где я» .

Потом я просила тебя сходить за Егором. Он ведь сам рассудок, а мне так нужен был кто-то безаффектный. Тем более, к этому моменту я была настолько пьяна, что едва чувствовала пульсирующую силу страха. Страха, смешанного с алкоголем и стыдом за абсурдность своего поведения.

«Через три километра, потом налево, живет мой почти-любовник. Ты не мог бы привести его? А то я немного не в себе, и сама не дойду. Почему «почти»? Ну, долго объяснять. Друг? Ты говорил, у тебя нет друзей. Просто приведи его».

И, когда безаффектный и пока еще добрый Егор пришел, я помню, как укоряла нас троих в столь пикантно-неприятной ситуации.

О чём я только думала?.. Как будто сердце требовало легализации моего собственного отвращения к себе.

Я помню, как Егор гладил мои руки, а ты сидел поодаль и смотрел на меня с несколькими килограммами презрения. Слава Богу, я просто потеряла сознание.

Я видела во сне, как перестану пить кофе и отращу длинные волосы. Заведу большого доброго пса. И куплю белые тарелки с цветочками.

Я буду жить непринужденно, как легкомысленная французская женщина, родившаяся у свободной и упоенной жизнью матери.

Я напишу тебе откуда-нибудь оттуда. Из Бельгии. О погоде. И что-то нежное.

Да. Бельгия. Есть такая страна. Ты не знал. Но у тебя теперь будет много времени: всё – одному. Я уверена, это обогатит тебя куда больше, чем наши отношения.

Или нет. Как тут понять?..

Мы ведь только ели, курили и занимались любовью, пока она не выпрыгнула с нашего пятого этажа на горячий асфальт. Потом она бежала в трущобы, в которых прошлой осенью мы безуспешно спасали бездомную женщину. И умерла там, в грязных тряпках, так и не родившимся чудом.

Видишь, я помню, к сожалению, всё.

Последние месяцы я живу, словно в бреду.

Недоговаривать приходится все время. Практически всем.

О своих делах. О том, что чувствую. Чего хочу. О «наших» отношениях и «нашем» будущем.

К тому же у меня теперь есть диагноз.

Я столько лет жила сама по себе, что странно об этом думать.

Клиническая депрессия, невроз навязчивых состояний.

Теперь, когда я повторяю про себя эти слова, мне начинает казаться, что я приобщена к чему-то великому. Но внешние проявления болезни меня скорее угнетают, и я вынуждена ходить в клинику два-три раза в неделю.

Вообще-то я, конечно, не собиралась.

Никто не вписывает в жизненные планы психиатра.

Я имею в виду, что думала, они просто выпишут мне настойку на травах, чтобы я могла поспать, или дадут хороший совет за тысячу рублей. И это радикально наладит мою жизнь. И я все пойму. А потом и мир вокруг изменится.

Меня так воспитывали: что всё меняется с пониманием.

Оказалось, за тысячу рублей с тобой разговаривают сквозь зубы. А хороший совет все время откладывается на неопределенный срок.

Клиника – это моя боль. А еще – стыд, одиночество и страх.

Две недели назад я подписала согласие на лечение микроразрядами тока.

Кен Кизи смотрит презрительно, как бы сквозь меня.

Я не справилась, дорогой. Извини.

Однажды, на втором курсе, я упросила директора маленького кинозала в библиотеке искусств показать «Пролетая над гнездом кукушки».

В день показа набился полный зал. Люди сидели повсюду, включая пол в проходах. Я впилась в деревянные ручки кресла и испытывала священный трепет от начала и до конца фильма. Может быть, плакала. Да, наверняка.