ОЛС: Я – дерево, которое костёр

За окном Сентябрь впрягся в колесницу,
Осень жирно красила золотом ресницы,
Чистотой сияют обода и спицы;
То ли это правда, то ли это снится?

А глаза у Осени – небо голубое,
Руки, словно радуги, не сравнить с Зимою,
Кольца светло-жёлтые, платье золотое,
Голос – шёпот ясеня, стан сравню с сосною.

Осень отложила зеркальце на столик,
Календарь раскрыла: «Ах! Сегодня вторник!»
Губы медно-красные улыбнулись вкрадчиво:
«Сей же час мы едем в Питер через Гатчину!»

Я вышел на улицу – меня больше нет,
Меня проглотил троллейбус номер 12,
Мелькают дома; тёплый солнечный свет
Нагрел мне щеку. На часах – 8:20.

Опухшие лица с обрывками сна
В глазах полусонных людей,
Читающих Чейза и Куприна,
Желающих ехать быстрей.

Изжёван, измят, выжал сок и другое,
Я – плевок на асфальте, я качусь до метро,
Турникет – верный страж – мне отбил руки-ноги,
Я влезаю в вагон, мне уже всё ровно.

За окнами ночь здесь всегда, круглый год,
Здесь лето почти как зима,
И лишь по тому, в чём одет был народ,
Здесь опознают времена.

Мне, впрочем, пора, здесь моя остановка,
Не стоит прощаний и слёз,
Я еду строго наверх, навстречу парень в спецовке
С букетом больших алых роз.

На улице солнце блестит во всех лужах,
Я весел, я этому рад.
Я так же ходил здесь и в ливень, и в стужу,
Сегодня я снова желаю вернуться назад.

Где ждут меня мои стены,
Ещё не остыла постель,
И в этом тепле я опять отогреюсь,
Усну. Что мне, правда, апрель?

Все что-то обещают, мне остаётся ждать,
Мне остаётся верить, потом напоминать.
И сам я всех не лучше, и не светлей мой лик,
И в тот момент как будто кто-то тянет за язык.

Кому-то обещаю, им остаётся ждать,
Я чувствую вину, от них спешу удрать,
И много извиняюсь, кручусь, вдруг нагло вру,
Ах, что же я? ах, что же? ну, что же? Ну и ну!

Вино фонарей тускло льётся по улице,
Цвета шампанского – окон огни,
Ситро светофоров мигает и жмуриться,
И словно вода журчат дни, журчат дни.

Как жаль, что у окон нет губ и нет щёк,
По ним бы печально так слёзы катились,
И ржавые ноздри всех сточных труб
Шумели от влаги – дома простудились.

Я долго смотрел бы в глаза им внимательно,
Что ища в их необычных глазах,
Потом бы закрыл веки-шторы старательно,
Так и не отразившись в лунном зрачке.

Ночь. Впрочем, что я? Быть может и день.
Опять за окном дождь плетёт канитель.
Тетрадка лежит на столе, как больной,
Меня угнетая своей белизной.

Вот первый надрез, кровоточит бумага,
Сложилась строка, как хромая собака,
Изрезана тут же пером, словно бритвой,
Исчиркана – как разбомбили Ханой.

За клубами дыма слова, словно мухи,
Слова, словно мамины оплеухи,
Слова – шоколадки из гуталина,
Как ловко их все глотает корзина.

Пожалуйста, чаю! Покрепче! … Спасибо!
Как смотрится чай в чашке сверху красиво,
Я чувствую силы находятся вновь,
И бурным течением в венах движется кровь.

Вот новый надрез. Он красивей, приятней?
Наверное, нет фраз его неприглядней.
Он смыт, он зачиркан, он вырван и съеден.
Сколько страдать мне? Я бесполезен!

Мокрый серый город – тягостно и грустно,
По утрам туманы пеленают густо,
В двери луж стучатся дождевые капли,
Люди их обходят, прыгая как цапли.

Не люблю я утро. Утром так тоскливо.
Дождь стучит в окошко, свет такой плаксивый,
Свет такой невзрачный. Холодно и сыро.
Пробуждение – тягостно, сон – на сердце миро.

Добрых сновидений!… Ты уже не слышишь?
Ты уже забылся, медленнее дышишь.
Что тебе приснится? Грязный, серый город?
Войны, катаклизмы, чьи-то стоны, голод?

Может тебе снятся призрачные страны,
Розы, эдельвейсы, горы и бананы,
Или снятся люди, – все чистые, хорошие,
Они живут со знанием, что зло уж дело прошлое.

Не сможешь, не спасёшься под пеленами сна,
Ведь грязный, серый город не канул в никуда.
Во сне ты улыбался. Улыбка с губ сползла,
Когда ты вновь проснулся. И тут пришла зима.