Софья Сладенько - Четыре в одном. Лирика, пародии, байки Лопатино, Жы-Зо-Па

дельник.

Недолог век у мужиков,

да и у женщин он короткий.

Немало медных пятаков

прикрыли очи тем красоткам,

что закусивши удила,

ломились рысью оголтелой,

не успевая на балах

бросать в мазурки ум и тело.

Спираль развития крута:

нет времени кряхтеть и охать.

И хоть мамзель уже не та —

ей так же муторно и плохо.

Ох, обустроено хитро́

реберно-костное начало:

молчала, восходя на трон.

Каблук ломая, закричала.

Недолог век у мужиков,

особо – у лихих поэтов.

Поменьше б карточных долгов —

пореже б пялились в корсеты…

В обносках, шубах дорогих

не долог век.

У тех

и у других.

Приставала к маме Светка:

«Мама, я марионетка?»

И вздохнула горько мама:

«Ах, ты, милое дитя,

ты ещё пока упряма.

Подрастёшь и будут драмы.

И не только в новостях.

Будут ниточки в неволе,

кукловоды и шуты.

Будет сплошь одно застолье,

а прислугой будешь ты.

И потом поймешь однажды,

как быть певчей, но молчать.

У ручья страдать от жажды

и всю жизнь мечтать… мечтать».

Говорила мама Светке:

«Люди все марионетки,

только ты ещё мала.

Так что, всё слова… слова».

Там, в глуши российских весей

от истерзанных старух,

бьющих о́б пол кровоточащими лбами,

зародилась боль у песен,

как от звонких оплеух…

Кто последний горевать? Я за вами.

Но совместно с болью рядом

радость катится вприпрыжку,

семеня и бодро топая ногами.

Захмелевшая изрядно,

с балалайкою под мышкой…

Кто последний веселиться? Я за вами.

Две молнии-вспышки, как фото с небес.

Господь громогласно: «Чииз».

Вот было бы здорово, если б он слез

к нам, горемычным, вниз.

Может быть выступит Бог по tivi,

пастве задвинет речь.

А ну-ка, Всевышний, давай, удиви,

пытаясь от бед сберечь.

От бесов, цепляющих крылья на горб,

сгибающих в нимб рога,

втыкающих в лодку корявый багор,

сулящих бомжам блага.

По морю гулять бы, барашки пинать,

с воды возгонять вино.

Но что-то не гнётся страна да спина,

и песни ушли в минор.

А берег, казалось бы, вот он – бери,

но вмиг подломился лёд.

Глаза не скосил равнодушный старик,

а значит и зуб неймёт.

На верхнем этапе не видят ни зги,

и сколько ни бей в набат.

забытый пароль и забавный логин —

команда «судьбу лабать».

«Эй, пятки подрежу», – косая блажит

и щерит в улыбке рот.

Лязгают косы всё ближе, кажись,

и кто-то взглянул хитро…

Прежде, чем строить, неплохо б сломать.

Разрушить. А денег – ноль…

С утра по фэн-шую поставлю кровать,

сменяю на свет юдоль.

Мир лежит на телеграфных столбах.

Их завидев, ангел клонит к земле.

Не запутайся он в тех проводах —

изменилась бы погода в семье.

Всё пошло бы по иному пути

и, возможно, до бескрайних миров

мы смогли бы потихоньку дойти,

не ломая человечьих основ.

Но секьюрити живут в небесах,

не пытаясь безразличие скрыть.

А услышь они людей голоса —

поумерили бы гонор и прыть.

Нравы ангелов – зыбучи пески.

Вероятность объяснений мала.

Охранять им горемык не с руки,

а точнее говоря, не с крыла…

Ох, я чувствую, слабею. Гаснут силушки, ей-ей…

Всем врагам – по пять копеек. Это восемь тыщ рублей.

Каждой твари дам по паре, каждой се́стре по серьге,

алкоголикам – стопарик, чтоб судили по себе.

Жадным – мартовского снега, бедным – стильный гардероб,

а ещё кусочек неба, под которым кот продрог.

Молоко, что ночью скисло, грабли, вилы, ржавый лом…

Завещаю целый список. Всё, что нажито трудом:

старый ржавый рукомойник,

пса, что вечно недоволен,

книгу Черчилля о войнах

и рассохшийся комод.

Самовар ужасно древний,

ноготь свергнутой царевны,

пруд в заброшенной деревне

(в нём утопленник живёт).

Третий том арабских сказок,

раватибы для намаза,

в деревянной банке стразы,

восемь грамот и диплом.

И доверенность в сберкассу,

и пластинку «ко́ндор паса».

Ми-струну от контрабаса,

лук в корзине под столом.

Завещаю царский рубль,

домотканый свитер грубый,

«Откровения Колумба»,

что зачитаны до дыр.

Первый зуб и первый локон,

афоризмы «Лыко в стро́ку»

и автограф Оно Йоко,

сноп колосьев от страды.