1 ...8 9 10 12 13 14 ...32
И потом ноябрем будет снова реветь мокрый холод,
Косяки всех дверей поистычет наточенный нож,
А я дождь полюбить не смогу. Одинокое золото
Упадет. Загниет. Тем и будет ноябрь мне хорош…
Только мой. Одинокий стареющий недруг,
Чья погибель и радует, и ворует в войне ее вкус
Без противника. И в рисунках калеченых веток
Я прочту безразличие.
Сразу и наизусть.
«То слишком много, то постимся порознь…»
То слишком много, то постимся порознь.
И неизвестно, что порою лучше:
Когда любовь хранят в разлуке души —
Или под крышей убивают, ссорясь…
«Будто вылезешь дать ему душу…»
Будто вылезешь дать ему душу,
Будто сможешь поверить опять —
А он вынет улитку наружу
И оставит ее умирать.
И последнею мыслью тщедушной
Шевельнется догадка о том,
Что я слишком хотела послушных,
Чтобы их не считать королем.
Что улитка хотела царицей,
Нет, не пушкинской, – просто царить,
Не умея на мертвой странице
Человеческим сердцем любить…
Вручена тебе как беспомощное чудо.
Наказание. Пытка горячая.
Как чашка чая, прОлитая на колени
Среди холода зимней простуды
неловкостью при раздаче.
И там ничего не остается выпить.
Только болеть будет долго… Язвительно.
Я возненавижу свои руки, любимые прежде тобой.
И, исчезая ночной, опоздавшею выпью*,
расплету по строчке косы любимого свитера.
И закончусь на последней петле
Пустотой изношенной радости,
Тепла невозможного и колючего прямо по середине зимы.
В неизбывной беззвезной мгле
шоколадной радости.
И больше меня не будет. Нигде.
Никогда. И нисколечко.
Мучить тебя ничто не будет: ни кипяток страсти рассерженной,
Ни лед безразличия,
Ни другая причуда
любви из январских иголочек.
И тогда ты поймешь, что свободен
свободою смертной, весенней и длинной.
«Мне хорошо с тобой. Уютно говорить…»
Мне хорошо с тобой. Уютно говорить,
Уютно думать и молчать уютно.
В твоих руках мое дыханье спит
Живое – распоясано, разуто,
Но бережно в твоих ладонях мне.
Ничто не навлечет позорной роли
Стыда, чужого праведной жене.
И лишь мурашки трепетно кололи
Моей щеки доверчивую рану,
Что помнит сон, где ты меня кольнул
Иссохшим поцелуем – и в туманы
Ушел. Холодный ветер дул
И разметал салютом тебе листья —
Как будто пыль клубится за тобой
И в отраженьи глаз моих искрится
И остывает сонной пеленой…
Так я проснулась. Глупость! Наважденье!
Мне хорошо с тобой. Уютно спать
И говорить… и каждое движенье
Уютной делает твою кровать,
Что и моя уже давно и прочно;
Уютно думать рядом с тишиной,
Пока ты спишь, в заре купая ночи,
Всем птицам раздавая голос мой!
А после эти нежные ладони,
И я лежу – сберечь себя от снов.
Ты – мой восток, заря на небосклоне —
И… смерть беспомощных птенцов…
«Душевной жвачки разорвав безвкусье…»
Душевной жвачки разорвав безвкусье
И душной клетки раздвигая грань,
Меж Богом оказалась я и Русью,
Неся им человеческую рвань.
И почему-то медоносный донник,
Белея, прятался в мою ладонь,
И я стояла – маленький ребенок —
Под МАМИНУ чудесную гармонь…
Я слышу Смысл! Играй! Души завеса
Дрожала, как на казнь ведомый стыд.
И стыдно мне, когда я поэтесса,
С которой Бог почти не говорит.
2008, Таганрог
Простое, как правда опоздавшего озарения
Всё, что чужое, – хочется.
Всё, что свое, – не ценится.
Просто так в жизни водится:
Солнце, дожди и – метелица.
Ходит душа за потерями.
Руки хватает холодные.
Губы чужие, серые.
Души – болезнью потные.
Кается кто-то расплатою.
Дарит весь мир искуплением.
Смяли дорогу обратную
Ливни да вьюги забвения.
Покрытый штопаною скатерью,
Стоял печальный старый стол.
Словно свидетельство предателей.
Пустого дома произвол…
Он был огромен в одиночестве.
Весь год на четырех ногах
Он ждал хозяина и почестей
Воскресшей жизни в куличах.
Он выбран был судьбой немалою —
Его внесли вперед других,
И дерево его усталое
Корней искало молодых.
Читать дальше