Владимир Иванов - Математическая колыбельная. Стихи и е-байки для внучат

К чему был этот томный вечер, Если без лунной ночи встреча?

Не одолеть троим, сей Тропик Рака, Прав Генри Миллер – хороняка.

Хоть к северу и ближе Козероги, Сатира изумить, все раздвигают ноги. Нет прежним удовольствиям Сатира, Жить ради наслаждения мира.

И в той психической соматике души, Самолеченья средства, тоже – хороши. Бывает так, живешь по воле уда, И только тем хорош, что не Иуда.

PS Зачем мы живем? За всех не отвечу, но гении – приходить раньше своего времени, а красивые девушки – всегда опаздывать, что делает их одинаково непонятными остальным современникам.

Самой забавной верою среди диодов, Была, что переменный ток рекой течёт, Так, воспитав немало поколений идиотов, Идея торжествует и в процессорах живёт.

В Три-А-Надо – детвора снежки метала, Пока не получилось, вроде – Три-А-нала. И продолжался б с этой бандой бой, Да дальше только пикни, враз, изгой.

Что по-французски обществом зовёте, На русском прозвучит, – Сосьёте?

Напрасно с пеною у каждого забора

Наглых людей читая всё, смеется свора.

– Здесь на три буквы будет сказочный архив

А пену монтажа вам отдерут до дыр. И крепёжа вопрос – первостатейный, Передавался с тайной многих поколений.

Шараш-монтаж нехватку скотча, непременно, Восполнит прочною монтажной пеной. Они, конечно, все и жулики, и зачастую – воры, Но какой друг им приказал запенить так заборы?

Кто стрелки, чтобы легче их переводить, Велел им проволокой прочней крепить?

Чтобы никто причины так и не узнал. Внезапный снег никто обратно не убрал,

Так он и падал, все следы и бездорожье заметая, И только самые наивные стоят и ждут трамвая. – Не пасть, – здесь каждый шире ноги расставлял. Да думал. – Чёрт бы вас всех давно б прибрал.

К чему такое, вдруг, обилие букв и слов?

Язык забора из трёх букв, что гневный острослов?

Попытка языком осей остановить вокруг злодеев, И диодам врёт тиристор, что токами они владеют.

Молитва в буквах пустой звук, Больной душе молитва хороша, Когда она совсем отбилась от рук, И головой своей не может ни шиша.

Чтоб вынести всё бремя перемен, Молясь, не забывай вставать с колен. Ну, а владея языком и лёгким менуэтом, Не сразу станешь сказочным поэтом.

Своим французским многих я обижу, Но многим так, к Пегасу станет ближе. Язык продажен стал у современных бяки-буки, И вместо слов у них идут пустые звуки

Неправ с латиницей товарищ Луначарский, Два языка важнее – русский и татарский. Английский в моду входит и выходит, Немецкий – не удобен в нашем обиходе

Французский – дальше нашему спецназу. Испанская к нему необходима база. Алфавит наш придуман мракобесом,

И-нить отрезав, всех направил лесом.

И чарами луны от солнца отделил её, Привнесши вместо ижицы банально ё-моё, Так изменила небесам наша Земля. Вступая в связь, с лукавым из Кремля.

Часть языков испортил им товарищ Сталин, Трепаться стали ими, чуть выйдя из развалин,

И не спасает больше мир польская Врода, В семье славянской, как всегда – не без урода.

Понять, что, как с буквицами старой веры, В моментах прошлого чудили изуверы, Долой пять тысяч лет от сотворенья мира, Для новых летописей их нового кумира.

Жизнь пролетает за минутою минута

Все наши дни расчерчены часами, Себе сейчас нужны или ещё кому-то, Ответа на вопросы мы не знаем сами.

(Пацакская песня о чатланских прокурорах)

– Ыку-ыку-ыку-ыку-ыку-ыку-ыыы!

Мама, мама, что я буду делать?

Мне так хотелось Ленина судить, А на роду выходит, что поклоны бить?

В какую шкуру шкуру не рядите, Да, хоть своей избранницей зовите, Кармы печать на слугах душ ловца, Бессменный паралич всего лица.

Они бесстрастны и бесчувственны, Во тьму страстей других погружены, Из материала дел всё шьют узоры нам, Да не им судить, чатланским прокурорам.

В земном раю рогов, хвостов, копыт, священных ног, Уже забыл Сварог, что сотворяше – твОрог иль творОг?

Сварливых замечаний тьма, как верно творить надо, Громко мычит коров священных заблудившееся стадо.

PS: Мир мужей, при грубом приближении, можно условно разделить на выпивох, бабников, подкаблучников и прочих неопределившихся, которым театр жизни пытается навязать свои правила игры и лицедейства. И одни пытаются усердно играть по правилам, а другие улыбаются подобно Станиславскому, со ставшим вечным: «Не верю вам».