Пётр Корольков: поэт и динозавр

Когда всё вокруг превращается в «Угадай мелодию»,
а вместо Валдиса Пельша Москва кривляется,
я приезжаю в Мытищи, как на вторую Родину,
под шпало-рельсное буги – подальше от кремлёвского вальса.
Я в гостях там, как дома – у друзей, у сестры с братом;
каждый дом и двор улыбаются девяностыми.
Я приезжаю в гости к ювелиру и реставратору,
забивая на всё – забивая гвоздями и досками,
как пивные ларьки, которых в Москве не найти уже;
из Москвы их уже увезли с девяностыми вместе.
Девяностыми детство как плиткой в мозаику выложено.
Девяностые – дрожжи в моём поколении «Пепси».

Я не хочу внимания, сочувствия, жалости —
не ради этого пишу сейчас эти строчки.
Раньше я пил жизнь маленькими глоточками,
а теперь – в два горла, захлёбываясь от жадности.
Магазины ломятся от обилия разных тар,
заставляя дни проживать заспиртованным овощем.
Больше всего я боюсь автобусов «Ритуал».
Больше всего я боюсь машин скорой помощи.
Боюсь звонков со страшными новостями,
звучащих всегда как гром среди ясного неба.
Я жить не хочу, зная, что родных потеряю —
лучше уж сам накроюсь тазиком медным.
Я хочу, чтобы на мои звонки иногда отвечали,
заставляя думать, что я ещё жив и нужен.
Хочу полноценный завтрак, обед и ужин,
и жить с любимой в радости и печали.

Вообще я скромный, но нету меня наглей;
я не думаю о деньгах, о прибыли или карьере,
но иногда хочу найти купюру в пять тысяч рублей,
а ещё лучше – выиграть миллион в лотерею.
Одну половину раздам родителям и друзьям,
на вторую – квартиру сниму где-нибудь в Питере.
Конечно, жить совсем без работы нельзя;
жизнь без работы как скучный спектакль без зрителей.
Устроюсь монтажником или продавцом в киоск,
на работу буду добираться пешком и в наушниках.
По Неве и по ветру буду держать я свой нос.
Будет время течь легко и нескучно.
Познакомлюсь в Питере с девушкой и влюблюсь;
мы будем гулять и пить колу, за руки взявшись.
Буду звать её с кухни: «Даш!/Люб!/Люсь!
Что сегодня готовим на ужин – суп или кашу?»
Я, как вы видите, скромный и без соплей;
не думаю о деньгах, о прибыли или карьере.
Так я потрачу один миллион рублей —
если когда-нибудь выиграю его в лотерею.

Я лежу на балконе в шесть утра на Юго-Западной где-то;
выкурил пару трубок, допил вторую бутылку вина.
Интересно, знал ты, что тебя будут слушать через 50 лет?
Знал, что так и не случится Третья Мировая война?
Твой голос недавно разбудил меня совсем рано утром:
«Почему я пью? Чтобы писать стихи…»
В свои двадцать семь ты умер невероятно мудрым, —
пусть и не видел вживую берёзки, дубы и ольхи.
Я лежу на балконе и уже по миллионному разу
слушаю твои песни на плеере, больной и пьяный.
Джим, у меня жизнь тоже накроется медным тазом.
Может, тогда я расскажу тебе про наши поляны,
про Родину-смерть, про Москву, про Питер и Выборг,
про публичную роль и святость внутренней сущности.
Про близких людей, доведённых до нервных срывов.
Про больную любовь и другие кошмарные чувства.
Мы обсудим Рембо, Блейка и русских поэтов;
посмеёмся вместе над неизменной судьбой.
Ведь я так хочу верить, что там, где ты,
любовь и счастье словно непрекращающийся запой.
Жизнь несётся в бездну остывающей яркой кометой —
чувствую, сердцу осталось стучать года три.
Я лежу на балконе в шесть утра на Юго-Западной где-то.
Время, пожалуйста, быстро ты так не гори.

Пить – не щи варить.
Пить я сегодня закончил.
Лживые календари
делают жизнь короче.
Я в магазине купил
щётку зубную и пасту.