Пётр Корольков: поэт и динозавр

Без тебя Москва стала разорённым, разрушенным муравейником
в ожидании поджога, войны и прихода французов;
а я сам недоваренным выпавшим ленивым
вареником,
остывая, прилипший, лежу на полу кверху пузом,
вспоминая, как тихо лежал на твоём животе.
Уже кончилось лето – мне врут календарь и часы.
Уморительным танцем съедобных желудочных тел
через масло любви, ожидания плавленый сыр
дни один за одним беспощадно сменяют друг друга,
отдаляя меня от тебя ещё больше и дальше.
Без тебя вся Москва заползла в самый зассанный угол,
где сидит и глаза, огрызаясь, безумно таращит.
По аортам и венам метро я плыву лейкоцитом —
непонятно зачем, ведь Москва…

…умирает!

От СПИДа!

БЕЗ ТЕБЯ!!!

…я спешу завершить новый суточный цикл,
чтобы в краткий обрывочный сон прямо с улицы спрыгнуть.
Может, ты мне приснишься. Я снова скажу тебе: «Здравствуй».
Ты ответишь с улыбкой: «Привет». И вдоль рельсов трамвайных
вся столица тогда будет биться об ноги богатством:
мы дошли до неё и трофеем без боя забрали.

Начинаю смотреть по-новому на обычные вещи,
получая кайф от еды и холодного душа.
Вот ведь судьба – пошутила так зло. Нет – даже зловеще;
но как ни крути, а насильно ты мил не будешь.
И можно ходить по колено в своих же порывах,
закидывать объект любви самопальными строчками…
Я иду в шесть утра на работу с бутылкой пива,
хотя, признаться, пить мне уже совершенно не хочется.
Я уже очень много умею и многое знаю,
я себя таким сильным ещё никогда не чувствовал;
но сейчас мне придётся учиться без тебя жить, родная —
а этого я, если честным быть, и не хочу совсем.
И пусть я многое знаю, пусть много умею,
но такой же дурак. А урок этот самый тяжёлый:
не прикажешь любви. Всё залечит упрямое время.
Ты не будешь со мной. Не возьму никогда тебя в жёны
(и сама не пойдёшь). Никогда мы не будем вместе.
Повторяет мозг эти пункты домашним заданием.
Прозвенел звонок. Остаётся сходить поесть и
себе запретить жить в надежде и ожидании.

Любовь —
больная, дикая, сумасшедшая;
я стоял и смотрел, как ты скрылась за краем ночи.
Удавкой на шее, сплетённой из городского кишечника,
затянулся кошмар. Мокрый порох минут испорченных
по дороге сыпался из самим же надломанной тубы;
волшебство и сказка обернулись арт-хаусным хоррором.
Я тебя искал сквозь огонь и медные трубы
по дорогам, дворам, оборачиваясь во все стороны.
Для меня ты стала казаться безумно опасной,
расписавшей игру по своим непонятным правилам;
Красной Шапочкой в своей безрукавке красной,
которую вычитал Волк из книги поваренной.
А я в те минуты действительно был волком —
из «Ну, погоди!», нарисованным и в тельняшке,
с сигаретой в зубах. Я нарочно выглядел олухом,
сумасшедшим, юродивым, на рубль себя разменявшим.
Ты смеялась, курила, молчала; мы шли по дороге,
ускользающей в ночь сквозь дождливую лета агонию.
Настоящая, яркая, дерзкая, грустная, строгая —
мои речи на спину твою пришивались погонами.
Я оставил тебя на аллее. Смотрел тебе в спину,
наблюдая, как ты уплываешь в глубины окраин.
Раздражение, злоба внутри закололи противно;
невозможно, что ты была здесь, что была ты реальна.
Я понёсся вперёд – оглушённый, в бреду и горячке;
я тебя потерял. Сам, без паспорта и телефона,
на кусочки разбит, до молекул последних растрачен;
я себя ощутил в тот момент прогоревшим плафоном
на конечной в метро. Ноги тело отправили к дому;
труп надежды вздыхал, зацепляясь за тёмные лавки,
за качели, дворы. Мир, казалось, навеки поломан,
ну а я – пациент психбольницы без прав и без справки.
Дальше всё как в кино: оборот, силуэт в капюшоне
и навстречу кошачьи шаги виноватой походкой;
с хладнокровным лицом, изнутри до костей обожжённый,
я тебя целовал, как паломник святую икону.
Я хотел твоей смерти. Хотел задушить тебя сразу.
Но лишь пьяной пощёчиной выкрикнул: «Ну ты и дура!»
До сих пор ощущаю себя червяком безобразным,
и твоё «ненавижу» мне в грудь прогрызается буром.
Мы расстались спиною к спине. Я проматывал сцены
из трагедии нашей весь путь по дороге к подъезду.
То, что было так свято, волшебно, легко и бесценно —
расплескалось до дна. Утекло в невозвратную бездну.
Не осталось ни слёз, ни надежд, ни себе оправданий.
Всё случилось как есть. Мы летели – с деревьев листочки —
и мирами столкнулись, друг друга изрядно поранив.
Между нами раскинулась кратером жирная
точка.