Феликс Соломоник - Земля обетованная

Город пал, беломраморный храм был сожжён,
Чтоб следа не нашли, землю перепахали.
Но в еврейских сердцах и в их памяти он
Занесён навсегда крепче, чем на скрижали.

Верю, избранность – это не то, что превыше всего.
Мир хлебал уже нечто подобное полною ложкой,
Ибо в каждом народе найдется что-то такое легко,
Что другому, увы, не дано даже малою крошкой.

Как народа изгоя наша избранность думаю в том,
Чтоб во тьме мракобесия, презрения целого мира
Сохранили свой дух, свою веру, душой и умом,
Не исчезнув во тьме, как другие народы кумиры.

Я иду, не спеша по камням Земли Обетованной
И внимательно слушаю шёпот седых ворчунов,
Что когда-то здесь путь был тропой караванной
И любимое место для схватки диких козлов,

А теперь здесь шоссе пролегает и далее вьётся
Вплоть до самых вершин, на которых зимою снега.
Что-то тихо ещё, но расслышать мне не удаётся.
– Киии! – во всё горло прокричала в кустах пустельга.

Я на камни прилёг, нагретые солнечным светом.
В их уютном, как домашнем, тепле разомлевший уснул.
Вдруг я будто проснулся, копьём крестоносца задетый,
И меня в тот момент оглушил нарастающий гул —

Смесь чужих языков, лязг железа, лошадиное ржание,
Скрип телег, крик ослов, чьи-то вопли и грохот сапог.
Запах крови и пота, смрад тления затрудняют дыхание
И, страхом объятый, я бегу, под собою не чувствуя ног.

Сзади крик: – Иудей! – и стрелы остриё ударяет мне в спину.
Только боль не в спине, а в душе – не пойму, почему.
Страха более нет, отыскать лишь пытаюсь причину,
И ужасно хочу повернуться, чтоб лицом оказаться к лицу.

Но, я падаю, как сорвавшийся камень, с крутого обрыва,
И жар преисподней своим языком уже лижет меня.
Я глаза разомкнул, изумившись, как своею листвою олива
Защищает, как может, меня от палящего с неба огня.

Сны в России с такой явью, как краски и запах не вспомню,
Чтоб ко мне приходили из далеких почти позабытых времён.
Ни крещение мечами Руси и ни тьмы чингисхановых воинов
Своей правдой кровавой не решились ворваться в мой сон.

Может быть потому, что в России изгоем я был от рождения,
А чужой— он не свой, сколько б Русь всей душой не любил.
Всё равно, что мозоль, от которой лишь ждёшь избавления,
И терпеть уже нет никаких просто напросто сил.

Оттого всё вокруг: и трава, и цветы, и деревья, и даже камни
С чужаком не хотят не о чём заводить никакой разговор.
О сегодняшнем дне, впрочем, как и о времени давнем
Со мною бесед не ведёт необъятный российский простор.

Я иду, не спеша по камням Земли Обетованной,
Здесь проживший два года, а кажется мне, что века.
Эти чувства во мне – всё так удивительно странно
И опять: – Киии! – это шлёт мне привет пустельга.

Как будто всё предусмотрел.
Казалось так.
Так почему ж тогда сумел
Попасть впросак?

Да вроде камни обходил,
Что под водой.
И слов плохих не говорил
Ни Боже мой.

И что ж увидел я в конце?
Скажу, изволь.
Лишь две слезинки на лице
И в каждой боль.

К чему все эти виражи,
К чему уловки?
Ты мне, пожалуйста, скажи,
А то неловко.

Когда вдруг спросят: –Ты есть кто?
Ведь мы не дети.
Что мне ответить, конь в пальто
От тёти Бетти?

Ты снова скажешь, как я груб,
И как не тонок.
С тем соскользнёт улыбка с губ.
Ну как ребёнок,

Стоишь и смотришь на меня,
Глаза в печали.
Ты что-то хочешь, но – нельзя,
Тебе сказали.

Ты уже взрослая давно.
Пора признаться.
Вот дождь в твоё стучит окно,
Как папарацци.

И от него не убежать,
Как он несносен.
И завтра он придёт опять.
Ведь это осень.

Серебристо-зелёные кроны,
Корни, словно щупальца спрута,
Покоряющие горные склоны,
Как бы ни были они круты.

У оливы стволы красивы,
Словно высеченные Микеланджело.
В их скульптурах свои мотивы
Видеть можно у дерева каждого.

И не только маслины на ветках
Приносила людям олива.
Со времён ещё ветхозаветных
Ветвь её была символом мира.

Даже если малая кроха
От корней остаётся оливы,
Дайте только ей влаги немного
И она возродится, как диво.