Леонид Нестеров - Месяц Безумного Волка

Буйство времен и систем…
Грязь и кровавые пятна…
Что он увидит пред тем,
как уноситься обратно?

Короток праздник земной…
Речка слезой небогата…
Лягут меж вами и мной
отмель и два переката.
***

Между трех кораблей пузырилась рубаха,
нахлебавшись воды незастегнутым ртом,
и спокойно, без лишнего мата и аха
повторял мегафон: «Человек за бортом!»

Простирала рубаха то руки, то ноги,
«Всех прощаю, – кричала, – меня всяк прости!»
И по шлюпочной первостатейной тревоге
торопились матросы рубаху спасти.

На руках раздувались и вновь опадали
жилы в ритме гребков – некрасивый красив.
Так, наверное, Белый на черном рояле
нашей жизнью играет от «до» и до «си».

И кипела волна под напором тельняшки,
от дыхания потных натруженных тел,
а счастливый владелец несчастной рубашки
беззаботный и голый над ними летел.

Он летел в ту страну, где не плачут, не стонут,
где любому работу по сердцу дают,
где в огне не сгорают и в море не тонут,
где тебе безразлично – что север, что юг.
И смеялся в душе, что рубашки за-ради
там внизу истязают себя – ха-ха-ха!
И не ведают, что его ждут в Китеж-граде,
а рубашка – обманка, трава и труха.

И на это ему высота ничего не сказала,
никогда не сказала, что он потому не упал,
что в полете ему эта сила гребцов помогала
и такой же Спасатель под мышки держал.
***

Запасная скамья человеков
так длинна, что не видно конца.
Подвывая и прокукарекав,
я сажусь, постаревший с лица.

Знаю, место мое у параши —
молодые сидят впереди,
их Наташи, и Маши, и Даши
прижимают к горячей груди.

Но труба разлетится по нервам,
и расколется небо огнем,
и последний окажется первым —
я тотчас позабуду о нем.

В этот Свет, где проявлены сути,
он войдет, позабыв про меня,
и на горло себе не наступит,
чтоб безумную песню унять.

Я останусь без дела и слова,
снова путая яви и сны,
и по старой привычке по новой
в тупике, на скамье запасных.
***

А был ли мальчик? Может, зверь, —
спрошу, от смелости бледнея, —
меня не выше, но длиннее,
прошел, крадучись, через дверь,
для нас закрытую теперь?
А может, пролетевший ангел,
на время в человечьем ранге?
А может, бес? Поди проверь!
А может, мачо горячо
с красавицей через плечо
пророкамболил? – так вернее.

Спою. Совру. В кармане фигу
запрячу в книжный переплет,
и Бог, предчувствуя интригу,
в библиотеке эту книгу
на два столетья заберет,
прочесть чтоб задом наперед.

А был ли мальчик? По легенде,
нам ложка дорога к обедне,
а на поминках мы давно
едим руками, пьем вино,
перед глазами все смешалось,
и остается лишь одно
воспоминание: как жалость
с печальным шумом облажалась.
***

Неприкаянней динозавра,
завершаю свою игру.
Кто заменит меня послезавтра,
если завтра я вдруг умру?

Эй вы, кто там, долейте пива —
отстоялся мой путь земной,
поднимите выше стропила
для того, кто идет за мной!

Веселясь не с нами, а с ними,
он – я вижу его прыжок —
с запылившейся полки снимет
предназначенный мне пирожок.
***

От Багрового деда до внука
нам досталась одна маета,
и полезная жизни наука
не дана, а скорей, отнята.

Не по-взрослому и не по-детски,
в двух шагах от детей и жены,
мы стоим и, как зверь в перелеске,
никому ничего не должны.

И в последнем нестарческом горе —
очи долу, но брови вразлет —
я еще напишу на заборе
все, что в голову эту взбредет.
***

Я не знаю – в кровати иль в поле, во ржи,
на столе или в спальном вагоне
мама с папой сложили меня. Подержи,
словно тяжесть, меня на ладони!
Кто б ты ни был, я весь у тебя на виду,
незатейливый, как Буратино.
Как пришел я, не ведая, так и уйду,
только знаю – с тобою единый
я останусь восторгом грядущей беды,
этим мигом небрежного взгляда
и прощального крика земли и воды
не услышу, да мне и не надо.
Удержи меня музыкой или в горсти,
словно шарик, надутый тобою,
мимоходом прости, а потом отпусти,
и я в небо взлечу голубое.
***

По ком мной плакалось? А может быть – зачем?
А может быть, забавы просто ради?
А может быть… Да ну ее в качель —
страницу, надоевшую тетради!