Тамара Александрова - Посиделки на Дмитровке. Выпуск восьмой

Но самое главное: перед входом в избушку лежала ребристая, похожая на стиральную доску металлическая пластина, о которую вытирали ноги. Из этого же металла был сотворен (именно «сотворен», другого слова не сыщешь) изящный столик с заклепками по окружности, на котором стояли три фигурные пепельницы того же серебристо-тусклого цвета. Ну а когда Володя Кырнышев, штатный охотник Комикооппромхоза, увлек меня по деревянной лестнице на крышу, и я увидел вместо дранок или ветхой бересты сплошное металлическое покрытие с аккуратными загибами под водосток, я понял: нет пределов изобретательности таежного человека, к какой бы национальности он ни принадлежал. «Конверсию по-зырянски» завершало реактивное сопло, которое охотник приспособил под помойное ведро и одновременно под ночной горшок. «У меня еще самогонный аппарат есть из титанового сплава, – с гордостью сообщил Володя. – Но это дома, в деревне. На работе я не пью»…

Погода словно раздумывала, чем бы ей заняться, – то ли нахмуриться, то ли улыбнуться, то ли дохнуть холодом или брызнуть мелким ситничком. Именно такие дни, одетые в призрачную молочную мглу, без теней и звуков, с намеком на тайну, остаются в памяти, и хочется продлить их и прожить заново. Я оглянулся: первая ступенька отодвинулась в невнятной, колдовской дымке, увязла в парном сумраке. Загадочный покой разлился в природе… Прощай, гостинец из космоса!

Я снова полез в рюкзак: тропа есть тропа, но надо определиться в пространстве, а для этого требуется карта. Вообще-то известный афоризм «Все карты врут» имеет под собой кой-какие основания.

Был в советские времена такой всемогущий комитет по охране государственных тайн, который из соображений секретности чуть-чуть изменял масштабы рек, дорог, городов и гор. Ни одна карта, выпущенная в свет при его непосредственном участии, не вполне соответствовала реальной местности и, видимо, издавалась не для простых смертных, вроде нас, а ради дезинформации шпионов и прочих агентов, работающих в пользу империалистических разведок. При Совете Министров СССР усердно трудились целые организации над тем, как бы половчее и не вызывая подозрений изменить угол речного поворота, расположение села, конфигурацию горы или болота… Но эта карта, коврижинская, которую директор лесхоза вручил мне с некоторой опаской, была выполнена еще царским Генеральным штабом, в году эдак 1907-м, и содержала безупречно правдивую информацию. И если в нее вносились какие-нибудь изменения, то исключительно волею тех лиц, которые сами побывали на этой местности, «отпахали» ее пешим ходом с комариным звоном.

Я шел по расхлябанной колее, обходя лужи, куда уже успели переселиться крикливые лягушки. Ноги скользили по размякшей земле, неприятно вздрагивали, попадая в ловушки с застоявшейся водой. В глубине леса копошились какие-то существа – то ли скрип, щебет, перебранка птиц, то ли завывание бензопилы, вгрызающейся в мякоть дерева, – и вскоре эти звуки перекрыл сначала еле слышимый, а потом все нарастающий перестук колес на стрелках. Поднатужившись, захрипел протяжный гудок. Вот она, узкоколейка! Я ринулся вперед, пренебрегая тропинкой.

У воспетой многими поколениями поэтов северной земли масса самобытных символов. Один из них – прадедовская узкоколейка. Однако большинство из них сейчас на пенсии. Я не принадлежу к числу безответственных романтиков, но это такое удовольствие – прокатиться по 750-миллиметровой колее со скоростью 15—20 километров в час! Хорошо поработали мужики-таежники сто с гаком лет назад, прорубая просеки в чащах и увязая лаптями в болотах! Уютный, почти игрушечный поезд с такими же игрушечными вагончиками качался на поворотах, повязгивая буферами, спотыкался на стыках, как крестьянская подвода на кочках, и никаких тебе аварий и поломок. Ветки деревьев хлестали по открытым окнам, глухари с рябчиками перелетали через крыши вагонов, дорогу перед идущим паровозиком перебегали зайцы, кабаны и даже волки… Узкоколейки продержались вплоть до 1980 года, и если бы не Олимпиада с ее фанфаронской показухой, существовали бы и сейчас… А вот эта, «назло врагам», сохранилась.

Появившийся из-за поворота мотовоз с тремя миниатюрными вагончиками сбавил скорость – начался затяжной подъем. Это было мне на руку. Я примерился к поручням третьего вагончика и запрыгнул на подножку. От резкого толчка две бутылки в моем кармане устроили маленький скандал, но без битья посуды. И этот звук, видимо, привлек внимание единственного пассажира.