Ольга Хольман - Точка над О

Возьми такси и приезжай ко мне,
Я без тебя сегодня сам не свой.

Мне хочется, обнявшись при луне,
Все чувства на двоих делить с тобой.
Кричать от счастья всем: она моя!
Люблю её! Да, клином; да, на ней!

Тоска перевалила за края.
Возьми такси и приезжай скорей.

Быть счастливой от «А» до «Ю»,
«Я» засунув куда поглубже.
Ты мне, видимо, очень нужен,
Раз такие финты выдаю.

Раскрою себя изнутри,
В наилучших местах стачаю.
Да сама себя не узнаю —
Лучше стала-то, посмотри!

А тебе – всё не то, не так…

Приметала – да прострочила.
Глянь глазочком хоть, что получилось,
Ты же видишь, стараюсь как.

Наше молчание неподъёмно,
Непостижимо, мне неподвластно.
Наше молчание стало объёмным,
Словно 3D в кинозале частном,
Стало вполне осязаемым.
Боже,
Я пересыщена оным навеки!
Наше молчание точит и гложет
Так, как нельзя терзать человека,
Так, как нельзя истязать живого.

Крикнуть – чтоб воздух порвался в клочья!
Но не находится нужного слова
Этой застывшей октябрьской ночью.

Пришла, порывисто обняла.
«Чего надумала?» – говорю.
Молчит: не может найти слова.
Наверно, любит…
И я ж – люблю.

Стоит – и дышит едва-едва.
(Зачем я замер и сам – молчу?)
Тоска, помноженная на два,
Обоих хлопает по плечу,
Сжимает горло и гасит звук,
Рождённый, чтобы унять печаль.
И мы – то около, то вокруг,
Да всё никак не извлечь мораль…

Пришла, замялась… Чего молчишь?
(Скажи! Заполни словами брешь!)
Но – миг упущен: не уследишь.
Чуть слышно шепчет: «Иди… Поешь».

Задушена, задавлена, пода- (…)
Подумать только, – собственным корсетом!
К каким чертям я родилась поэтом?!
Мне б лучше мудрости из жалости кто дал!

Господь, в которого давно уже не ве- (…),
Несуществующий, молюсь тебе! Ты слышишь?
Мой крик надрывный превратился в грыжу,
А я всё в той же луже, на земле:
Никак не закатается губа.

Бреду домой, неся туман-тунику.
На ужин будут гвозди с земляникой,
А так хотелось сладостей с шампа- (…)

«А она тебе, собственно, кто?
Эта дама с пытливым взглядом,
Та, что вечно с тобою рядом, —
В старом драповом чёрном пальто,
В туфлях, стоптанных год назад, —
Эта, ну, как её зовут-то?
Та, которой двадцать как будто
Или больше чуть-чуть – наугад,
А не деле – десяток плюс!
Так вот кто она – для тебя-то?
И не слишком ли старовата
Мадемуазелька, поющая блюз?»

Улыбается: «Плюйтесь словами,
Но не трогайте музу руками!»

Мы с тобою поехали дальше,
А она сошла на перроне.
Задрожали твои ладони.
Она видит тебя, мой мальчик,

Она слышит каждое слово,
Даже мысли читает, может.
Тут её не почувствовать кожей,
Но во сне вы увидитесь снова:

Ты, вернувшись в детство-без-фальши,
Тронешь бабушкино колено.

На виске твоём бьётся вена.
Ты молчишь.
А мы едем дальше.

Пятый день тридцать семь и два.

Знаешь, видно, магнитные бури
В нас тобой натолкали дури,
Да обид наплели кружева.

Ртутный столбик ползёт не спеша.

Нас упрямство в заложниках держит,
Пробивая сквозные бреши
Там, где нежность хранила душа.
Так за принципом прячется суть:
В этом детском споре-до-гроба
Всё равно проигравшие – оба.

Тридцать семь и два.

Не уснуть,
Губ не тронуть – едва-едва, —
Обожжённых молчаньем долгим.
С этих ссор – никакого толку.
…Пятый день тридцать семь и два

Гнись, тростинка, на ветру,
Ночью темной гнись.
Выйдет солнышко к утру,
Ты его дождись.

Гибче, ниже, будь сильней!
Гнись, не надломись.
Солнце выйдет – отогреет.

А пока – крепись.

Мимо жёлтых холмов, к устью синей реки,
Шли топиться седые, как лунь, старики:
«Лучше смерть, чем так жить!»