Зинаида Миркина: Потеря потери

Мы не два, а одно. Ты есть я, я есть он.
Как ясны зеркала!
И та гладь, что разбилась в начале времен,
Вновь цела!

Что значит счастье?
Счастье – это
Не я. – Исчезновенье «я».
Совсем чиста душа моя,
Совсем порожняя посуда,
В которую втекает чудо
Из половодья бытия.
«Не я, не я», а только это
Сплошное половодье света,
Наплыв проточного огня.
Есть только он, и нет меня!
Вопросы? Но к чему вопросы.
Когда костер души разбросан
По всем мирам, и угольки
Его то здесь, то в поднебесьи, –
То звездной россыпью, то смесью
Лесов весенних и реки!..
О, этот ветер меж мирами,
Раздувший маленькое пламя
Души за страны, за края!
Великий ветер благодатный –
Мой дух. Так этот необъятный
И вездесущий – это я?!

Я есмь орган, но органист не я.
Во мне волна Его святого хмеля.
И тот разрушит песню бытия,
Кто нас смешает или нас разделит.

По лавишам бесчисленным скользя,
Он трогает мои живые раны.
Я есмь орган, но мне самой нельзя
Дотронуться до клавишей органа.

Я есмь орган. Но лишь Создатель мой,
вдохнув свой дух, играет на органе.
Я – глубь и тайна для себя самой,
Я оживаю от Его касаний.

Вот Он пришел – предвечный органист.
О, это свет, вонзенный в темень ночи!
Да будет звук мой первозданно чист,
Чтоб передать все то, что Он захочет.

В бескрайнем мире только Ты и я.
Во мне – волна божественного хмеля,
И тот разрушит песню бытия,
Кто нас смешает или нас разделит.

Бог кричал.
В воздухе плыли
Звуки страшней, чем в тяжелом сне. –
Бога ударили по тонкой жиле,
По руке или даже по глазу –
по мне.
А кто-то вышел, ветрам открытый,
В мир, точно в судный зал,
Чтобы сказать Ему: Ты инквизитор!
Не слыша, что Бог кричал.

Он выл с искаженным от боли ликом,
В муке смертельной сник.
Где нам расслышать за нашим криком
Бога
живого
крик?
Нет. Он не миф и не житель эфира, –
Явный, как вал, как гром, –
Вечно стучащее сердце мира,
То, что живет – во всем.
Он всемогущ.
Он болезнь оборет, –
Вызволит из огня
Душу мою, или, взыв от боли,
Он отсечет меня.
Пусть
Лишь бы Сам, лишь бы смысл Вселенной
Бредя, не сник в жару…
Нет! Никогда не умрет Нетленный –
Я
за Него
умру.

Не иудеи – иудея,
Не дети женщин – сына девы,
Не Иисуса Назорея,
А то, что там, меж ребер, слева…

Не Бога и не страстотерпца,
Разверзшего покров могилы,
Распяли собственное сердце
За то, что билось и томило.
За то, что ныло и болело,
И порывалось вон из клети,
Куда-то в вечность, за пределы,
Очерченные телом этим.

За то, что называло князем
Не князя мира (ком из глины),
За чувство тайной острой связи
С Незримым, Жгучим и Единым.

За это вечное волненье
Перед немым и непостижным,
И своевольное стремленье
Назвать неведомого ближним.
За то, что световые пятна
Ему чертили путь и сроки,
За этот трепет непонятный
От прикасанья звезд далеких.

Не чудотворца – страстотерпца,
Ушедшего в провал столетий,
Распяли собственное сердце,
И жили, смерти не заметив.

О нет, душа моя – не я,
Душа моя – совсем иное,
Не то листва, не то струя,
Не то пронизанное мною
Пространство, легкое, как сон,
Где ни пространств и ни времен.

Как липа, ветки наклоня,
Так, как закат в свои объятья, –
она вбирает всю меня,
А я не в силах – рук не хватит.

Мое блаженное бессилье,
Когда в томлении по ней,
Бессмертной – по душе своей –
Себе отращиваю крылья…

Не то листва, не то струя…
Не то, не та – опять иная…
И знает столько, сколько я
За сотню жизней не узнаю.

Ни знаний у меня, ни прав.
Но как хотела б в ней пропасть я
И, все на свете потеряв,
Найти единственное счастье:

Тот аромат, тот звук, тот свет, –
Нет, новое – не то – иное:
Любовь, в которой больше нет
Различий между ней и мною.

Я со своей душою повстречалась,
Она была в зеленом, синем, белом
И мягко золотилась, и сияла, и пахла лесом.
Ты скажешь, не имеет душа
Ни запаха, ни цвета?
Неправда, все имеет!
Но это все, как дым, неуловимо.
Оно всплеснет и манит за себя
Куда-то вдаль,
Во что-то, что огромней ее самой
И запаха и цвета не имеет.
Но нас лишь только цвет введет в бесцветность
Немую, именуемую «свет».
Я со своей душою повстречалась
Она была в зеленом, синем, белом,
И мягко золотилась и звучала,
Как птичья песнь, как иволги призыв,
Как соловьиный росплеск, как кукушка,
Пронзившая единым звуком даль.
Она меня звала, звала, звала…
И так безмерно радовалась встрече!
И только на мгновение грустила,
Когда ее пыталась я назвать по имени.
Она меняла имя.
Меняла песнь, меняла запах, цвет,
Меняла облик вдруг и ускользала.
Дымком печальным, жалобною тенью,
И ниоткуда вдруг меня звала,
И если, вздрогнув, узнавала я
И говорила: «Ты!». – Она, ликуя,
Вдруг представала в синем и зеленом,
В лиловом, белом, и сосной вставала,
И иволгой свистела надо мной.
О, песня иволги в лесу сосновом!