Алексей Козлов - Наших дней дилижансы

Для подкрепления памяти в будущем
Всё запишу – о высоком и будничном.
Ветер расскажет плющу (а кому ещё?
Детям соседского пса?).
Все показания будут утеряны,
Будут эксперты ни в чём не уверены.
Суд не найдёт ничего в «бухгалтерии»,
Разве что «Жил и писал».

Если письменный стол без чернил от домашних заданий,
А обеденный – без ежедневных обедов за ним,
То столешницы их, не согретые супом, дыханьем,
Охладятся в гранит или мрамор, наверно. От них

Будет свет отражать эротический глянец журналов,
И тепло абажур не направит расплавить пломбир,
И останется лёд навсегда в запотевших бокалах,
Если мяч не надут, чтоб случайно бокалы разбить.

Если дом отлучить от присутствия шкоды как сути,
Если в нём не читать ничего, кроме чековых книг,
Не готовить обед, не закладывать детские судьбы,
Всё, что прочность несёт, отлетит и расстанется с ним.

Если в доме есть жизнь, то присутствовать будет и запах
От футбола и ног, и прилипшей к подошвам земли,
А без клякс на столах самосёлом вселяется затхлость —
Будто вынесли всех и последний венок унесли.

Дороги не длиннее поездов,
Длине которых требуется время
Преодоления не милей до,
А просто совершения старенья

Кареток, сцепок, тамбуров, колёс,
Сортиров, пассажиров, ресторана.
К отсчёту срока до седых волос
Там девственноость нетронутых стоп-кранов.

Дорога – это, собственно, тоска
Как мера ей, что шаркает в вагоне
Под видом старика-проводника,
Пропитанного гарью эпигона.

Ещё она – старуха у окна,
Которая рассказывать устала
Не слушающим, чем она больна
И что опасно делать на вокзалах.

Тоска на верхней полке бытия
Лицом к стене скрывает невесёлость —
Как старожил плацкартного жилья,
Где водку разливают новосёлы.

А капли на окне, как на висках —
Назад, по направленью к провожавшим.
В вагонных сцепках лязгает тоска
Разорванных гудком рукопожатий.

Если бы я Богом мог побыть…
Хочется (не в личных интересах).
Если от него добреют лбы,
Бьющиеся о полы подкрестно,
Как бы Богом я хотел побыть!

Уступи, мне, Господи, престол,
Поотсутствуй – покурить, «до ветру»…
План мой генеральный, но простой —
Обустроить действие Завета.
Уступи мне, Господи, престол.

Все артиллерийские стволы
Сделав многоствольною дубравой,
Истребитель научу «курлы».
И зашелестят под ним на славу
Все артиллерийские стволы.

Все слова оставив в словарях,
Затоплю ракетные колодцы,
Коромыслом снаряжу наряд.
И никто потом не придерётся,
Не найдя подмены в словарях.

У меня хорошая жена,
Стать бессмертым будет бессердечно.
Мне престол – на время, чтоб Ты знал.
На фига сдалась мне эта вечность,
Если любит смертная жена?

Никого ничем не накажу.
Грешному судить ли, правду править?
Насажу деревьев, а не жуть,
И залог победы обезглавлю.
Никого ничем не накажу.

Параллельны пространства без дат и,
Словно киноэкраны для ночи,
Из «когда-то» рождают «всегда так»,
«Как всегда», а проектор стрекочет.

Громыхают по серому краю
Революция, дух беспокойный
Броненосца, наганы вздымая,
Горлопанством полнит бронепоезд;

Параллельны ему эшелоны,
Что сцепили вагоны, как зубы,
Подъездные пути и перроны —
Параллельные сжатые губы;

Пополнение армий, которых
Столько брошено углями в топку
Под вагонное пение хором
С переплясом и бойким притопом;

И попутчик, отправленный выжать
На строительство фонды в столице,
Он печален, а тёха на нижней
Параллельно ему веселится.

Параллельные правды и судьбы,
А история, плюнув на карты,
Как цыганка гадая, тасует
Не колоду, а прошлое как бы.

Жанна!
Ржание долгой, как жизнь, бесконечной войны.
Ржавые пашни и стонущие горожане.
Жёны рожают
в проклятьях саксонских ублюдков, а Жаны у них
Горло в слезах полосуют, как булку, ножами.

Жанна!
Толпы блаженных, пророков бредут по земле,
Знать это хочет не знать и спивается в замках.
Подлый и жадный
дворец короля при безвольном совсем короле.
В хлебе печали – воды огорчения закись.