Михаил Бурляш - Девушка-огонь. 13 историй любви

Эмма и Андрей сидели рядом и негромко разговаривали. О том, что происходило в Сухуми, о бесчинствах, которые творили по отношению друг к другу грузины и абхазы, о возможном развитии событий, о позиции, которую заняла Россия в этой, фактически, войне… В общем, совсем не о том, о чем обычно говорят парень и девушка их возраста. Эмма рассказала, как пыталась уехать поездом, который, подвергнувшись обстрелу, вернулся обратно. О том, как дядя пообещал отправить её на военном самолёте, но она отказалась, опасаясь того, что его могут сбить и о многом другом, что случилось за последние несколько дней.

Когда пришло время идти на посадку, вернулся Виктор и попросил Эмму уступить ему место. Самолёт начал снижение, с каждой тысячей километров понемногу сбрасывая скорость. Чем ближе он опускался к земле, тем сильнее его трясло и кидало из стороны в сторону в зонах турбулентности. Шутка ли – восемьдесят шесть лишних пассажиров на борту, не говоря уже о багаже!..

В какой-то момент у второго пилота вдруг сдали нервы.

– Зачем мы набрали столько народа? Самолёт неуправляем! Что если не хватит действий руля высоты? Садится придётся на повышенной скорости… Либо мы вообще не сядем с таким перегрузом! Господи! Зачем я вообще согласился на этот рейс!

Над верхней губой командира корабля выступил пот. Он молчал и напряженно смотрел в окно кабины. Самолёт болтало всё сильней.

Эмма, стоявшая за спинками кресел пилотов, тоже смотрела вперёд. Несущаяся им навстречу с немыслимой скоростью земля, приближалась рывками. Эмма почувствовала, как всё быстрее бьётся сердце, отдаваясь эхом в висках, а кровь наполняется адреналином. И почти физически ощущала исходящие от Виктора волны паники.

Повинуясь внезапному импульсу, она положила руки на плечи Виктора и сказала спокойно и уверенно, выговаривая слова чётко, с нажимом, как диктор перед телекамерой:

– Витя, мы обязательно сядем. Всё будет хорошо. Мне ещё рано умирать. У меня целая жизнь впереди. Я абсолютно уверена, что мы спокойно приземлимся.

Виктор на секунду оторвался от захватывающего зрелища приближающейся земли и посмотрел ей прямо в глаза:

– Ты… точно это знаешь? – спросил он.

Эмма улыбнулась и кивнула. В этот момент она чувствовала себя так, как, наверное, могла бы чувствовать себя мать этого мальчика, который был лишь на несколько лет её старше. Виктор вдруг успокоился, его перестала колотить дрожь, руки уверенно держали штурвал многое повидавшего ТУ-154.

Эмма поймала благодарный взгляд капитана и улыбнулась, сверкнув безрассудными чёрными глазами, видевшими боль, но не знающими страха.

…За бортом была осень смутного 1993 года. Самолет благополучно приземлился в аэропорту Москвы, где Эмму ждала долгая, счастливая и невероятно насыщенная жизнь.

Эту историю я услышал от неё самой в VIP-зале одного из аэропортов ближнего зарубежья, где мы вместе пережидали нелётную погоду. Когда туман рассеялся, я отправился на свой рейс на Москву, а Эмма, махнув мне на прощанье ухоженной изящной рукой, умчалась в небо на личном Cessna-206.

Сеня Кацман и Тихон Селёдкин по прозвищу «Тихоня» сидели на деревянных ящиках и балдели. Время близилось к трём часам ночи.

На импровизированном столе, накрытом клочком старого журнала, лежали куски черного хлеба, порезанная на дольки луковица и вскрытая банка со шпротами. По центру ящика возвышалась пластиковая полторашка с самогоном. Приятели были увлечены разрушением этого живописного натюрморта. Наварив самогонки, которой хватило бы, чтобы споить весь барак, и, удачно распределив её между «кредиторами» и заказчиками, они решили отметить не напрасно прожитый день распитием оставшейся бутыли.

Времени до утренней проверки было вполне достаточно, чтобы придать процессу потребления подобие изысканного пиршества. Пропустив пару стопок и смачно закусив луковицей, Семён достал из курка покоцанный прямоугольный мобильник.

– Слышь, Тихоня, у меня мобила радио ловит! Послушаем, чё там в эфире?

Тихоня оторвал глаза от жирной шпротины и лениво скользнул взглядом по пластиковой безделушке. Кацман не был меломаном, однако в редкие минуты алкогольного опьянение в нём просыпались и начинали вибрировать какие-то музыкальные струнки, заставлявшие напевать под нос еврейские мелодии, а то и изображать огромными шершавыми ручищами игру на невидимой скрипке. Выбор между пением и скрипкой зависел от степени опьянения Кацмана. Сегодня он ещё не вошёл в нужную кондицию и потому лишь вальяжно перебирал кнопочки меню, разыскивая радиоволну.