Люциан Шенвальд: Плечом к плечу

Несется к сводам шум и гомон,
Все шире голых пяток круг,
И окна дребезжат по дому,
Дрожат от криков их —
но вдруг…
Нет, то не трудовой медяк,
Что заработан тяжким потом,
В стеклянный стукнулся колпак, —
Звонок врывается с налета!

Как мастера в дыму тяжелом
Пропахшая махоркой тень,
Дымит и оживает школа,
Учебный начиная день.

Но что же ты, мрачная школа, за школа,
Когда не родишь ты в нас мыслей веселых?

Как трудно привыкнуть нам к партам дощатым,
Что так неприветливы к детским заплатам.

И кто тебя выстроил, тесная школа,
Не наши ли слезы, да холод и голод?

Хоть места ногам да рукам здесь хватает,
Но наших голов этот дом не вмещает.

Сквозь стекла затылки жара обжигает,
И пыль покрывает тетради и руки,
И вот из твоих коридоров вползает
Бесформенный образ томительной скуки.

На партах раскрытые вянут тетрадки,
И солнце чернильные капельки сушит,
Директорский череп сияет, как груша,
Директорский тенор поет нам так сладко,

ЧтО есть орлы и чтО — полет,
Грудь, перья, ленты, флаги флотов
И как венками роз народ
Венчает славных патриотов.
Что уголь — наш, и что в казну
К нам льется нив широких жито…
Он вспомнил перьев белизну,
И только о когтях молчит он [9] «ЧтО есть орлы и чтО — полет, Грудь, перья, ленты, флаги флотов» и т. д. Речь директора школы представляет собой образец великодержавной, империалистической пропаганды, широко распространявшейся «санационными» профашистскими кругами через школу, молодежные организации, печать и пр. Шенвальд высмеивает эту пропаганду, наполняя директорскую речь псевдопатриотической бутафорией, которую поэт развенчивает кратким замечанием: «…и только о когтях молчит он». .

Как тягостно время урока плетется,
И каждое слово — как камень в колодце.

Ты, кафедра, зря к нам стремишь песнопенья.
Мы помним все песни и все оскорбленья!

Ты, череп скрипучий и лысый, как небо,
Зачем мечешь громы так важно и буйно?
Орлы твои скупы — нам не дали хлеба.
Уйми свои громы! Одень нас, обуй нас!

А солнечный зайчик играет так чинно…
На партах следы от ножей перочинных
Все глубже… Давай в подкидного под партой
Сегодня на спички сыграем мы в карты!

О, если бы блеск этой солнечной грани
В стеклянный колпак поместили на диво!
На кафедре, словно в далеком тумане,
Наш лысый директор вещает фальшиво!
Про славный гимн злаченых труб,
Про шлем, согласье, бесконечность,
Про символ и цветистый сруб,
Границы, башни, даже вечность…
Полол садовник сорняки,
Чтоб лавр сплетался с розмарином…
Он вспомнил роз живых венки,
Не вспомнив лилий из резины [10] «Он вспомнил роз живых венки, Не вспомнив лилий из резины». Как и в предыдущем отрывке, Шенвальд разоблачает приукрашенную польскую действительность, противопоставляя гимнам злаченых труб и венкам из роз — лилии из резины, т. е. резиновые дубинки польской полиции. .

Льнут зеленые пятна к истертым картам.
Льнут усталые очи к дверям и партам.

За окном бревен воз едет еле-еле,
У окна мальчуган лен волос свивает,
И зовется тот мальчик Андрей СкобЕлек,
Он за возом следит, головой качая.

Он к соседу прильнул и шепнул соседу —
Что шепнул — не узнать, но пошла потеха!
Тишина сметена, не осталось следу,
И вокруг грянул вдруг дружный грохот смеха.

Что за смех? Что шепнул озорной ребенок?
Не узнать, пусть кричит наш директор строго!
В голове Скобелька родился бесенок
И пошел ходуном под ребячий гогот.

Заплясала линейка по плечам в тревоге,
Но, директор, увы, ваше дело плохо!
Стекла, стены и дверь, окна и пороги
Охватил как пожар безудержный хохот.

Сотрясались дрожа потолки и своды,
Хохотали углы, кафедра смеялась,
Хохотали до слез в печке дымоходы,
И директора трость на куски сломалась.

И когда шум утих, тишина воспряла,
Тут поближе Андрей сел к Богдану Гржиху,
И, от смеха давясь, другу прошептал он:
«Ну, однако, Богдан… получилось лихо!»

Андрей и Богдан! Два друга, два брата.
Общие мысли, общие движенья.
Быть может, они даже связаны клятвой,
Недаром у них одни побужденья.