Люциан Шенвальд: Плечом к плечу

Утомленными пущен руками,
Прорезая листву на ветвях,
Полукругом летел этот камень
И, как аист, засел в камышах.

Это, камни кидая в ели,
Шли за хворостом мужики,
Невеселые песни пели,
Песни древней мужицкой тоски.

Стыли пни среди темной трясины,
Под ногами качалась земля,
Шли крестьяне за кринкой малины,
За корзинкою щавеля.

Рассердилась листва — чьи проделки?
Но никто, кроме белки,
Не заметил, где и откуда
Пролетел этот камень черный,
Чтобы скрыться в траве озерной.
Не ответят щеглы и кукушки,
Чьи следы испарились
В мокрых травах опушки.
Долго выстрел гудел за осокой,
Тишина расползалась по травам,
В небе ястреб кричал одиноко.

Прах и пыль — разве ветру сберечь их?
Лес сомкнется, в ветвях закипая,
Лес богатых — от края до края
Ты растешь на костях человечьих!
Только пес прибежит издалече,
Будет корни обнюхивать с лаем
И к земле припадать завывая.

Иль дитя, с волосами как пламя,
У ручья провожая рассвет,
К землянике склонясь под кустами,
На кровавый наткнется след.

О кровавые сечи в лабиринте барсучьем,
Средь осиновых сучьев, в перелесках паучьих!

Столько шрамов на теле и ушибов на спинах,
Сколько ягод на поле, сколько в речке песчинок.

Даже в ландыша пеньи столько лязга и стонов,
Сколько красных полосок в предрассветных загонах.

Сколько лес мухоморов ядовитых скрывает,
Столько слез и страданий на земле созревает,

Слышат рощи все чаще свист разбойничьей злости,
И ломаются буков деревянные кости.

И чем больше погибнет душ крестьянских в овине,
Тем краснее кораллы расцветут на калине,

Если кровью крестьянской мох досыта напьется,
Значит запах острее по лугам разнесется.

Камни, камни, чем глубже вас река затопила,
Тем мудрее деревья и тем больше в них силы.

Лес, твой запах смолистый тот лишь сладко вдыхает.
Кто здоровье и силу от тебя получает.

Тем, кто голодом загнан под косматые ели,
Ты несешь дрему смерти на зеленой постели.

Панам сладостью веешь, а крестьянам — смолою,
Даже стадо уходит от тебя стороною.

Где-то в городе дальнем в душных комнатах дети,
Всё тоскуют по лесу и, запутавшись в числах,
Как в огромных деревьях, вспоминают о лете.

На грани городских дорог,
Где кирпичом овраг завален,
Где камни, щебень и песок,
Средь нищих хижин и развалин,
Похожая на грязный лоб,
Громадой серой и тяжелой
Средь рыжих каменистых троп
Бесплатная чернеет школа.

Угрюмый, неуютный дом,
Грозящий равнодушным тучам.
Там ходит время под окном
Подстать служителям скрипучим.

Массив цемента и стекла,
На небо тень твоя легла!

Здесь, крепко стиснуты камнями,
Высоко окна поднялись,
Здесь клеток лестничных узлами
Все этажи переплелись.

Сажени комнат, коридоры,
И возвышенья мрачных кафедр,
И парт изрезанные хоры,
И карцер, словно черный кратер.

Здесь ниши грозные нависли,
Здесь время, словно часовой,
И все возвышенные мысли
Здесь измеряют пустотой.

В окно уже влезал рассвет,
Как вор, вооружившись ломом,
И солнца светлый первоцвет,
Скользя на стены и паркет,
Один распоряжался домом.

Оцепенелых парт хребты
Одело первое сверканье.
Еще мышиное шуршанье
Не смолкло в комнатах пустых, —
А солнце уж неслось по зданью.

Седые пятна нарастают,
Мешаясь с темнотой чернил,
Шкафы багровые пылают,
Со стен сползает желтый ил.

И даже классная доска
В следах каракуль неумелых
Стоит светла и высока,
Вся в бликах розовых и белых.

И в этот мир стекла и лома
Ворвался шелест, смех и звон…
Откуда этот свист и гомон?
И этот смех — откуда он?

Быть может, хор гостей пернатых
Под своды мертвые проник?
Иль полный бабочек мохнатых
В окно ворвался материк?

Нет, то не птицы и не пчелы,
Не сад, не джунгли — со двора
Ворвалась в помещенье школы
Оборванная детвора.

На них заплаты и лохмотья
Дырявых кофт, отцовских брюк,
Их кудри в яркой позолоте,
И парты вздрогнули вокруг
Под дробь неугомонных рук.