- Нет, случайно, нет, я просто Юра,
Не из МУРа, я здесь в первый раз.
Сердце прокурорское забилось,
Бросив естество мужское в дрожь.
- Знаешь, Катя, я в него влюбилась,
Он на зайку, Катенька, похож!
- Да и я хочу его, Алина,
Прямо, как невеста – жениха,
Прямо, как Мария Магдалина
Перед совершением греха!
- Ладно, всё, с меня довольно, хватит! –
Прокурор поднял глаза и – ах! –
В тот же миг увидел ноги Кати
В тонких фильдеперсовых чулках.
Взгляд её был трепетней слезинки,
(Как сказал бы Александр Блок)
И четыре розовых резинки
К поясу тянулись от чулок.
Прокурор достал платок-сопливчик
И на волю выпустил соплю,
Но Алина расстегнула лифчик
И сказала:
- Я тебя люблю!
От таких негаданных пассажей
Прокурор занервничал:
- Друзья,
Я сюда приехал за массажем,
А любить мне вас никак нельзя!
Но на прокурора сверху глядя,
Взглядами небесной глубины,
Девушки сказали:
- Поздно, дядя!
Не канючь, расстегивай штаны!
В это время в городе Париже,
К трубке прижимаясь головой,
В ресторане «Риц», слюною брызжа,
Тверезовский говорил с Москвой:
- Вы сумели подложить подлянку
Прокурору, чёрт вас побери?
Что, уже приехал на Полянку?
Что, разделся? Дальше говори!
Как там наши маленькие пчёлки?
Не хотят обратно на панель?
Молодцы, хорошие девчонки,
Я им привезу флакон «Шанель».
Пусть дадут служителю Фемиды
Для проглота собственных проблем,
Чтобы он забыл про «пирамиды»,
«АВВу», ГКО и «МММ»,
Чтоб запомнил фарисей-повеса,
Зарубив на собственной ноге,
Кто есть бывший секретарь совбеза
Бывших стран, входивших в СНГ!
Чтобы ордер о моем аресте
И еще возможно кой-кого
Находился в подходящем месте,
То есть, в унитазе у него!
В общем, выполняйте указанья,
Если что не так – поднимем хай.
Ну, Москва, целую, до свиданья,
Все, агыцин паровоз, лехайм!
Как мне все же край родимый дорог! –
Выдохнул он, трубку положив,
И оркестру заказав «семь сорок»,
Стал плясать под свой родной мотив.
И когда в порыве молодецком,
Он рванул рубаху на себе,
Гулким эхом на мосту Кузнецком
Жахнул взрыв у входа в ФСБ!
А на съемной хате, выгнув спину
Под чужой отравленный мотив
Прокурор насиловал Алину,
За волосы Катю ухватив.
И над взмокшей порванной периной
В тот трагичный для России миг
Раздавался женский стон звериный,
Походящий на тарзаний крик;
- Юра! Юрка! Юрочка, не надо!
Умоляю! Ну давай, Юрец!
Боже, как я счастлива, как рада!
Ты гигант! Ты просто жеребец!
Ты сейчас подобен самураю!
Ты какой-то Кибальчиш-Мальчиш!
Я от наслажденья умираю!
Катя, Катя, что же ты молчишь?
- Юра! Юра! Это так прекрасно!
Я уже почти пятнадцать раз!
Никогда мне не было так классно,
Как с тобой, любимый мой, сейчас!
- Да, я Юра! Да, держитесь, суки!
Юра – это символ мужиков!
Юра – это Юрий Долгорукий,
Мэр московских заливных лужков!
Ну давай, кончай скорее, дура!
Я не опозорю свой мундир!
И Шаймиев, кстати, тоже Юра,
Хоть по документам – Минтимир!
И когда в кунвульсиях девица
Закатила хитрые глаза,
На её размазанных ресницах
Заблестела лживая слеза.
Вслед за тем утихли звуки бури,
И, воскликнув: «Мать твою ети!»
Приходя в себя, очнулся Юрий
И добавил:
- Господи, прости!
Потому что он в углу кровати,
Где еще недавно тряс елдой,
Обнаружил сорванную с Кати
Цепочку с Давидовой звездой!
- Ах, какое низкое коварство! –
В ужасе подумал прокурор, -
А ведь ларчик просто открывался…
Господи прости, какой позор!
Лучше быть последним онанистом
И кончать от собственной руки,
Чем попасться в лапы сионистам
Втихаря расставившим силки!
Он вскочил с предательской кровати,
И, уже не зная что сказать,
Не смотря в глаза красотке Кате
Девять сотен бросил на кровать,
И ушел с решимостью мужчины,
Клацая зубами, словно зверь,
И, упав в салон своей машины,
За собой захлопнул с силой дверь.
Депутат парламента Смелюхин
За столом готовил свой доклад.
Как всегда, он был слегка не в духе
И ругал в докладе всех подряд.
Может быть, живот с кефира пучил,
Может, просто съел чего-нибудь,
Но в его мозгах бурлили путчи,
Мятежи и всяческая жуть,
И когда раздался телефонный
И бесспорно вражеский звонок,
Он схватил сначала нож кухонный,
Но затем одумался и лег.
Телефон звонил не умолкая
Более, чем двадцать раз подряд.
Читать дальше