Екатерина Полянская: Воин в поле одинокий

Парголово — тает дымкой на лету.
Весело катает леденец во рту,

Или — колокольцем звякает в тиши,
Или — Богу молится за помин души.

Вдруг — рассыплет эхом средь замшелых плит
Переливы смеха, перестук копыт,

Талою водою зазвенит живей,
Задрожит звездою в неводе ветвей.

С горки, с горки, с горки!
С горки, только — ах!..
И солёно-горький привкус на губах.

По стенам растекается устало
Закатный яд,
И лодочкой вдоль Крюкова канала
Скользит печаль моя.

Сквозь призрачную лёгкость колокольни,
Сквозь тень мостов,
Сквозь триста лет глухой саднящей боли
И морок снов.

Вдоль временем израненных фасадов
И пустырей,
Сквозь зыбко отражённую ограду
И дрожь ветвей.

Через немые вопли подворотен,
И чей-то страх,
Сквозь жар июля и скупую осень
В чужих зрачках.

Сквозь едкий дым, сквозь память коммуналок,
Вдоль берегов
Нездешних вод по Крюкову каналу
Скользит любовь.

Всё те же сосны, и между домами
Заросший ряской лягушачий пруд,
Лиловый и звенящий комарами
Вечерний воздух — всё как прежде тут.

Всё тот же дом с балконом ненадёжным,
И улицы песчаный поворот.
Уже другой, но столь же осторожный
Крадётся вдоль забора чей-то кот.

Всё та же лень, и чай в простых стаканах
(О, дачная посуда без затей!).
Притушенный жасминовым дурманом
Печной дымок уютней и теплей.

Всё то же всё. И лишь другие дети
Мой давний смех поймали, словно мяч.
И — потеряли. И нашедший ветер
Играет с ним и шепчет мне: «Не плачь!».

Далёкое лето, то самое лето,
Где ты улыбаешься мне не с портрета,
Где слёзы легки без хмельного надрыва,
Где все наши лица беспечно-красивы.
Где платья ещё не потрачены молью,
Где сердце ещё не измучено болью,
Где живы друзья, и прекрасное лето
Улыбками юности нашей согрето.
Где мысли о вечном вполне романтичны,
Где все мы талантливы и необычны.
Где нынче проводят, а завтра — встречают,
Где поят на кухне портвейном и чаем…
Где лодки-качели до неба взлетают
И все телефоны ещё отвечают.
Где с лёгкой душой говорят «до свиданья»,
Где нет безнадёжно — последних прощаний.
Где все мы не ведаем нашего часа,
Где в комнатах смеха остались гримасы,
Где слушали Цоя и «Шипку» курили,
И то, что имели, совсем не хранили.
Где в ЦПКиО катерок на причале,
Где много надежды и мало печали,
Где всем по пути, где манит неизвестность,
И путник не знает, что путь его — крестный.

Звучат шаги размеренно и чётко,
В неверном свете редких фонарей
Дрожат ограды кованые чётки,
И ветка, наклонённая над ней.

Лишь хлопнет дверь, и снова только эхо
Невидимым конвоем за спиной,
Да еле слышный отголосок смеха
Там, на мосту, над чёрной глубиной.

И плавится в ночном канале город,
Изнемогая от дождей и смут…
Объятия Казанского собора
Ещё распахнуты, ещё кого-то ждут.

К седьмому выпал снег, и все дома
Прикрыли срам облупленных фасадов.
Уже не осень, но и не зима,
Нет имени сезону — и не надо.

Лишь выпал снег — и стихли все шаги,
И замерли, почти исчезли звуки,
И помертвевшей улицы изгиб
Застыл в безмолвной судороге муки.

И в непривычной, жуткой тишине
Безвременья — огромной и свинцовой
Проходит демонстрация теней
По бесконечной слякоти Дворцовой.

Идёт парад. И бронетранспортёр
Бесшумно тянет длинную ракету.
Проходит конница — и алый «разговор»
Мешается с блестящим эполетом.

Ударники ушедшего труда
И нищие проносят транспаранты,
И движутся вперёд, вперёд… Куда? —
Туда же, куда барышни и франты.

Как Богу теодицея нужна
Не для себя — для грешников, быть может, —
Снег нужен ноябрю. И он сполна
Отсыплет, убелит… Но потревожит

Тот странный, чуткий и бездонный сон,
Натянутые до предела струны —
Звенящую, тугую связь времён,
И вечностью начертанные руны.