Елена Крюкова - Сотворение мира

Уже не плачу, не дрожу,
Не выгибаюсь смертным телом.
Уже огрузло я лежу
На простынях, буранно белых.

Ссутулился оглоблей внук.
Рыдает внучка на коленях.
И синий крест холодных рук —
Уже без перстней и каменьев.

Я век огромный прожила.
Я видела земли остуду.
Я по костям и крикам шла,
Обочь безумия и блуда.

В тюрьме была моя семья.
В пивной, в товарняке, в больнице…
И Сына в небе зрела я,
И Крест летел скитальной птицей.

Но полно. На крестах дорог
Живая жизнь моя распята.
Рука вдоль вытянутых ног —
В стерильном хрустале палаты.

И одеяло — не парча,
А дрань зазенной байки старой,
У изголовья — не свеча,
А швабра наглых санитарок,

И херувимы не летят,
А черны от рыданий лица,
И люди вновь себя хотят
Уверить — смерть им снится, снится…

Старушечья коса висит
С подушки — лошадиной плетью.
И крестик меж грудей горит
Над сирой реберною клетью…

Но что это?!
Летят огни,
И облака искрят снегами,
И звезды мне уже сродни
Над ледяными берегами!

И в шелковье одежд лечу,
И буйством слез, и волосами
Вдали похожа на свечу,
Чье в черноте — опалом — пламя!

Так вот Успенье каково:
Там, на земле, метели воют,
Здесь — злато туч и торжество,
Венец лучей над головою!..

Да кто ж навстречу мне летит?!..
Да чьи глаза слезами блещут?!..
Рука простертая горит,
Подъятые власы трепещут…

А я была плохая мать —
Варить похлебку не умела…
Сынок мой, дай Тебя обнять —
Пронзенное, худое тело…

Мой Сын — Он мир хотел спасти!
Его в морозный день казнили.
Прости же, мир, меня, прости!
Ведь Он — воскрес,
А я — в могиле.

…Я вышла в поле. Вьюги белый плат
Лег на плечи. Горячими ступнями
Я жгла снега. О, нет пути назад.
И звезд косматых надо мною — пламя.
Глазами волчьими, медвежьими глядят,
Очами стариков и сумасшедших…
Окрест — снега. И нет пути назад.
И плача нет над жизнию прошедшей.

В зенит слепые очи подняла я.
И ветер расколол небесный свод
На полусферы! Вспыхнула ночная
Юдоль! И занялся круговорот
Тел человечьих!
Голые, в мехах,
В атласах, и в рогожах, и в холстинах
Летели на меня! Великий страх
Объял меня: я вдруг узнала Сына.

На троне середь неба Он сидел.
Играли мышцы рыбами под кожей.
Он руку над сплетеньем диких тел,
Смеясь, воздел! И я узнала, Боже,
Узнала этот мир! Людей кольцо
Распалось надвое
под вытянутой дланью!
И я узнала каждого в лицо,
Летящего над колкой снежной тканью.

В сапожной ваксе тьмы, в ультрамарине
Ночных небес — летели на меня
Младенец, горько плачущий в корзине,
Мужик с лицом в отметинах огня,
Влюбленные, так сплетшиеся туго,
Что урагану их не оторвать,
Пылающих, кричащих, друг от друга!
Летела грозно будущая мать —
Живот круглился, что Луна, под шубой!
А рядом — голый, сморщенный старик
На звезды ледяные скалил зубы,
Не удержав предсмертный, дикий крик…

Метель вихрилась! И спиной барсучьей
Во поле горбился заиндевелый стог.
Созвездия свисали, будто крючья,
Тех подцепляя, кто лететь не мог!
Тела на звездах в крике повисали!
А леворучь Христа узрела я —
Себя! Как в зеркале! Власы на лоб спадали
Седыми ветками! Гляжу — рука моя
У горла мех ободранный стянула,
Глаза на Землю глянули, скорбя…
А я-то — под землей давно уснула…
Но в черном Космосе, Сынок, я близ Тебя!..
А праворучь — старик в дубленке драной,
Мной штопанной — в угоду декабрю, —
Святой Никола моя, отец, в дымину пьяный,
Вот, милый, в небесах тебя я зрю!..
Недаром ты в церквах пустые стены
В годину Тьмы — огнем замалевал!
Для киновари, сурика — ты вены
Ножом рыбацким резко открывал…

Округ тебя все грешники толпятся.
Мне страшно: вниз сорвутся, полетят…
Не занесу я имена их в Святцы.
Не залатаю продранный наряд.
Я плачу: зрю я лица, лица, лица —
Старуха — нищенка вокзальная — с узлом,
Бурятка-дворничиха — посреди столицы
Вбивала в лед чугунный черный лом! —
И вот он, вот он! Я его узнала —
Тот зэк, что жутко в детстве снился мне —
Занозистые нары, одеяло
Тюремное, и навзничь, на спине,
Лежит, — а над глазами — снова нары,
И финкой входит под ребро звезда,
И в тридцать лет уже беззубый, старый,
Он плачет — оттого, что никогда…
Не плачь! Держись! Кусок лазурной ткани
Хватай! Вцепись! Авось не пропадешь,
Авось в оклад иконный, вместо скани,
Воткнут когда-нибудь твой финский нож…