Вячеслав Евдокимов - Белая Лебедушка [сборник]

Природы дивное дитя,
Комар-дергун, судьбу лобзая,
Полубежа, полулетя,
По-над травой спешил… Как злая
Струя от поезда-стрелы
Его мгновенно подхватила —
Стихии козни ли милы! —
В вагон швырнула и немило
Об пол шарахнула сплеча,
Отбивши больно место оно!..
И вот, чуть ноги волоча,
Ползёт, рыдая, вдоль вагона…
Но пассажирам невдомёк
Его печалиться судьбиной:
Их взгляд от поезда далёк —
Бежит то лесом, то равниной,
Лишь здесь — восторга бубенцы!
И нет — Ау! — людей чего-то…
А Комару вот-вот в отцы…
Ему на волю страсть охота!
Но двери страшно тяжелы…
Все окна взглядами забиты —
Мрачнее нету, нет тюрьмы,
Глухи к отчаянью молитвы…
Печаль-тоска, что камень-пуд,
На шее виснет и злорадно
Влечёт в бездонный слёзный пруд
И алчет смерти, алчет жадно!..
Сковал безволия гипноз
Беднягу… Рухнула надежда,
Как цвета буйного в мороз
Жухнеет яркая одежда…
Вдруг слышит топот шатких ног!
Вонзился, в солнце в темь как, взглядом:
«О человек! помочь бы смог?» —
Шаги всё ближе… ближе… Рядом!
Надежда, врач всех горьких мук,
Вновь возродила душу, око…
И вдруг, как яростный Паук,
Каблук всей тяжестью жестоко
Насел на ножки, сплюснув пять,
Прошаркал вдаль без состраданья…
Дергун остался вон лежать…
Душила боль… Трясли рыданья!
В дверную жаждал выползть щель!
Но беспорядочны движенья —
Лишь кувыркания… — Ужель
Над цветом милым я круженья,
Ах, не исполню уж вовек,
Умру от тамбурного дыма?!.. —
Но в это время быстрый бег
Сквозняк стремил бедняги мимо
Подальше, дальше от людей!
Не люб он им по-медицине…
— Эй! Комарок, не холодей,
К наружной мчим со мной теплыне! —
И, подхватив уродца, вмиг
Был вне бездушного вагона!
К цветочку ринул напрямик,
Рыдая вон от жути стона,
Слетал что тихо с бледных губ,
И положил на лепесточек,
Ероша свой вихрастый чуб… —
— Ну, вот, — сказал, — лежи, дружочек… —
Стряхнул на грудь ему пыльцы,
Как мы — земли при погребенье… —
— Вот и готов ты уж в отцы… —
Шепнул сквозь слёзы… Сам в забвенье,
Излив души весь свят-порыв,
Бесследно канул, канул тоже…
……..
Печально веки им прикрыв,
Цветок обоим был им — ложе…

Зверьё в зоопарке к кормушкам
Своим подступало: Обед!
Но смотрит, а в них даже мушкам
Слизнуть ничегошеньки нет…
Естественно, сразу — шумище!
Роптанье, скуленье, галдёшь…
— Ой-ой, нас без милой нам пищи
Повалит, как буря, падёжь…
— Я знаю, — в сердцах Обезьяна
Взвизжала, — причина — кассир!
Зарплата была, и все пьяно
Работники шлялися: пир!
Сегодня бутылки на сдачу
Попёрли мешками с утра…
Ах, с голода-холода плачу…
— За ум всем, — Осёл рёк, — пора,
Взываю, поэтому взяться,
Придумать такое, что — да!
— Гуськом бы построиться, братцы! —
Гусь гаркнул, — чумная беда,
Спиной оттеснившись соседа,
Глядишь, поистёрлась бы в прах…
— В грязь горе завалим, в грязь! — кредо
Свинья прохрипела… — Нет! Страх
Уймём мы пред голодом в беге
По сучьям! — рацпред Обезьян.
— Оставить, — им Пони, — телеги?
Ну, знаете ль, мысли изъян!
— Ах, стыдно, родная обитель,
Что пищей пленился твой мозг! —
Павлин вдруг, — Умчит посетитель,
Узря то! Напустим же лоск,
Как майская милая дева,
В красы вдруг пустившися рост!
Пример бескорыстен мой, эва! —
И сказку представил — свой хвост…
— Ах! — все, обомлев поголовно
С красы, позабыли печаль,
На чудо глазели любовно…
Но вдруг: — Наважденье, отстань!
Что проку нам — мир бутафорий? —
Сова забубнила, — Еда?
Как были животики в горе,
Так та же их гложет беда…
— Да-да! — всполошились зверушки, —
Не сыты!
— Не сыты красой! —
И перья поникли-игрушки,
Цветы как — под острой косой…
Вздымались истерики волны!
В пучину роптаний совет
Ввергался… А их уже — тонны,
Не льющих спасения свет!
От микро-козявки, моллюска
До увальня — с гору Слона —
Все речи держали… Ух! Узко, —
Лиса вдруг (последней она,
От скромности, роду присущей,
Решилась сказать наконец), —
Вы мыслите мыслью текущей,
Что пользой гола, как птенец…
Встать в очередь — наше спасенье!
Она ведь уже коллектив,
К нему же — почёт, уваженье,
Вниманья спешит объектив;
Решил он что, — значит, так надо!
Закон — коллективная речь!
А так мы… пахабное стадо,
Что вправе кнутище иссечь! —
Все в очередь встали мгновенно!
И кстати: махая метлой,
Уборщица старая бренно
К ним шлёпала… Вскрикнула: — Ой!
Пошто ваш, касатики, сбор-то?
Аль что-то чего-то дают?!
Мне крайнего знать бы!.. — Но морда
Ей всхлипнула: — Шуточки ль тут,
На нас коль набросился голод?
Мы еле стоим на ногах…
— Ах, вы, горемышные! Довод
Велит мне помочь… — И в бегах
Уж старая — мчит за тележкой,
Еды чтобы в ней привезти!
— Ай, слава Лисе, что не пешкой
Средь нас! Ей дороги-пути
Очистим-ка, встать чтобы первой!
Ей — лучший кормушки кусок,
Советом уластившей нервы…
— Ах, полно! — её голосок, —
Мне счастье — всеобщее благо
И в радость — последней стоять,
К лукавству не делая шага,
Нахальство считаю за тать! —
И очередь чинно замкнула…
Шептали все: — Ах, образец! —
И эхо влюблённого гула
Отрадою было сердец…
Что все распылались, как печка,
Вниманьем, любезностью вдруг!
Ах, даже Волчищу Овечка
Шепнула кокетливо: «Друг!..»
О самых высоких матерьях
Повёл свои речи Жираф…
Что там, на Луне-де, зверь в перьях,
И все закивали: «Ты прав!..»
Слонище, ступив неуклюже,
Спешил извиниться тотчас:
— Пардон вам, мадам! (или: «Друже»),
И боль утихала за час.
А как ворковали о детках!
О моде дал справку Индюк.
Решили, что лучше в тех клетках,
Анфасом что смотрят на юг.
Вся лучше-то каждого мебель!
А шкура?! А панцирь?! Перо?!
Да это до этого — небыль,
По-аглицки, чуйте: zero!
Обнюхали тех с восхищеньем,
В чью клетку громадней шёл кус…
Гадюка с лобзанием щеньим
К всем льнула, свой съевши укус…
Стояли умильно и чинно,
Цепь-очередь свято блюдя…
Ах, к морде как Волку овчина!
Вожди все — Ура! — без вождя…
А вон и с тележкой Старушка!
Пружиною сжалася вмиг
Вся очередь — Слон там иль Мушка,
И всяк неотрывно приник —
И зреньем острющим и нюхом,
Ах, к милому сердцу куску!
Но каждый, ой, чувствует брюхом,
А он — никогда в отпуску! —
Что зарится рядом стоящий
На тот же отрадный паёк…
И сердце всклокочет как чаще!
Сосед на соседа налёг…
И, только тележки скрип рядом,
Пружина разжалась стремглав,
И к ней устремилися градом
Все-все, заревев и заржав!
Толкали, цеплялись, сбивали,
Хватали, давили, роня,
Плевались, топилися в сале —
Инстинкт горячее огня! —
Еду вырывали из глотки,
Но больше — вминали всё в грязь…
И ведьмами были Красотки,
Разбойником — Лев, царь и князь.
Кружились пух, перья столбами,
Ручьями — пот, слёзы и кровь…
Бараньими билися лбами,
Вцеплялися в глотку, не в бровь!
Рыгали зло пошлостью смрадной
Друг в друга, ощеряясь Борзой!
Глотали с поспешностью жадной,
Свой взгляд вкруг бросая презлой…
Кого-то дожёвывал кто-то,
Приняв в кутерьме сей за кус:
«Пардон, де, но кушать охота!» —
И сыто облизывал ус…
В сторонке глотала, как рыба,
Ртом воздух Старушка: испуг!
Он сердцу — тяжёлая глыба
И тряска вон нервная рук…
А тут ещё служащих крики,
Что тару уж сдали, придя,
Угроз их вонзилися пики!
И… плакало старче-дитя,
В передничек слёзы роняя…
………..
Приказ нарушенья терпеть
Никак не желал: нагоняя
Ей дал, что за клетью-де, клеть
Открытой оставила, может,
И в них всё склевал Воробей!
И мысль свою строже итожит:
Лишить премиальных рублей!
Растяпство-де вредное зелье.
Печатью скрепил, что изрёк.
………..
И тут же зазноба-похмелье
Его вон свернула в кулёк.