Владимир Маяковский: Стихотворения (1912-1917)

30 как, поцелуем в обрубок вкована,

слезя золотые глаза костелов,

пальцы улиц ломала Ковна.

А вечер кричит,

безногий,

безрукий:

"Неправда,

я еще могу-с -ї

хе! -

выбряцав шпоры в горящей мазурке,

40 выкрутить русый ус!"

Звонок.

Что вы,

мама?

Белая, белая, как на гробе глазет.

"Оставьте!

О нем это,

об убитом, телеграмма.

Ах, закройте,

закройте глаза газет!"

[1914]

Скрипка издергалась, упрашивая,

и вдруг разревелась

так по-детски,

что барабан не выдержал:

"Хорошо, хорошо, хорошо!"

А сам устал,

не дослушал скрипкиной речи,

шмыгнул на горящий Кузнецкий

и ушел.

10 Оркестр чужо смотрел, как

выплакивалась скрипка

без слов,

без такта,

и только где-то

глупая тарелка

вылязгивала:

"Что это?"

"Как это?"

А когда геликон -

20 меднорожий,

потный,

крикнул:

"Дура,

плакса,

вытри!" -

я встал,

шатаясь полез через ноты,

сгибающиеся под ужасом пюпитры,

зачем-то крикнул:

30 "Боже!",

Бросился на деревянную шею:

"Знаете что, скрипка?

Мы ужасно похожи:

я вот тоже

ору -

а доказать ничего не умею!"

Музыканты смеются:

"Влип как!

Пришел к деревянной невесте!

40 Голова!"

А мне - наплевать!

Я - хороший.

"Знаете что, скрипка?

Давайте -

будем жить вместе!

А?"

[1914]

Войне ли думать:

"Некрасиво в шраме"?

Ей ли жалеть

городов гиль?

Как хороший игрок,

раскидала шарами

смерть черепа

в лузы могил.

Горит материк.

10 Стр_а_ны - на нет.

Прилизанная

треплется мира челка.

Слышите?

Хорошо?

Почище кастаньет.

Это вам не на счетах щелкать.

А мне не жалко.

Лица не выгрущу.

Пусть

20 из нежного

делают казак_а_.

Посланный

на выучку новому игрищу,

вернется

облеченный в новый закал.

Была душа поэтами рыта.

Сияющий говорит о любом.

Сердце -

с длинноволосыми открыток

30 благороднейший альбом.

А теперь

попробуй.

Сунь ему "Анатэм".

В норах мистики вели ему мышиться.

Теперь

у него

душа канатом,

и хоть гвоздь вбивай ей -

каждая мышца.

40 Ему ли

ныть

в квартирной яме?

А такая

нравится манера вам:

нежность

из памяти

вырвать с корнями,

г_о_ловы скрутить орущим нервам.

Туда!

50 В мировую кузню,

в ремонт.

Вернетесь.

О новой поведаю Спарте я.

А слабым

смерть,

маркер времен,

ори:

"Партия!"

[1914]

Я живу на Большой Пресне,

36, 24.

Место спокойненькое.

Тихонькое.

Ну?

Кажется - какое мне дело,

что где-то

в буре-мире

взяли и выдумали войну?

10 Ночь пришла.

Хорошая.

Вкрадчивая.

И чего это барышни некоторые

дрожат, пугливо поворачивая

глаза громадные, как прожекторы?

Уличные толпы к небесной влаге

припали горящими устами,

а город, вытрепав ручонки-флаги,

молится и молится красными крестами.

20 Простоволосая церковка бульварному

изголовью

припала, - набитый слезами куль, -

а у бульвара цветники истекают кровью,

как сердце, изодранное пальцами пуль.

Тревога жиреет и жиреет,

жрет зачерствевший разум.

Уже у Ноева оранжереи

покрылись смертельно-бледным газом!

Скажите Москве -

пускай удержится!

30 Не надо!

Пусть не трясется!

Через секунду

встречу я

неб самодержца, -

возьму и убью солнце!

Видите!

Флаги по небу полощет.

Вот он!

Жирен и рыж.

40 Красным копытом грохнув о площадь,

въезжает по трупам крыш!

Тебе,

орущему:

"Разрушу,

разрушу!",

вырезавшему ночь из окровавленных карнизов,

я,

сохранивший бесстрашную душу,

бросаю вызов!

50 Идите, изъеденные бессонницей,

сложите в костер лица!

Все равно!

Это нам последнее солнце -

солнце Аустерлица!

Идите, сумасшедшие, из России, Польши.

Сегодня я - Наполеон!

Я полководец и больше.

Сравните:

я и - он!

60 Он раз чуме приблизился троном,

смелостью смерть поправ, -

я каждый день иду к зачумленным

по тысячам русских Яфф!

Он раз, не дрогнув, стал под пули

и славится столетий сто, -

а я прошел в одном лишь июле

тысячу Аркольских мостов!

Мой крик в граните времени выбит,

и будет греметь и гремит,

70 оттого, что

в сердце, выжженном, как Египет,

есть тысяча тысяч пирамид!

За мной, изъеденные бессонницей!

Выше!

В костер лица!

Здравствуй,