Алесь Рязанов - верлибры

Сказывает Хведарка Бородатый, как много всякого было здесь за много веков:

как люди здесь на людей нападали,

как грабили,

как убивали…

– Мне ведома, – он говорит, – только малость, но все, что тут было, до малости самой малой, откроется на Суде, на том страшном Суде, где будут судить людские души.

Просят нас подвезти все те, кого догоняем: мужики и мальцы, парни и молодухи, старики и старухи – и мы их берем, ибо все, кто ни есть на этой дороге, уже нам не посторонние, не чужие, уже как будто свои.

Покачивается на песке повозка, громыхает на корневищах.

Машет вожжами Хведарка Бородатый и понукает коня.

Тесно усевшись, едем мы по старой лесной – по людской! – дороге, едем на Страшный Суд.

Ибо они наследуют землю… И не заперты двери, и безголосо в хате – ау, Тэкля!.. Где-то близко, может, совсем рядом Тэкля, а не слышит, что я приехал…

Так уж сложилось и утвердилось: не замечалось, когда была рядом Тэкля, замечалось, когда не было… Кто удивляться станет, что у хаты есть двери, у неба – солнце, а у поля – подсолнечник? Удивляются, когда нет. С Тэклей все было на своем месте: солнце… подсолнечник… двери… – а без нее пусто.

И про кого языки не чесали в деревне? Хоть какие, а пересуды… – а про Тэклю? А что про Тэклю?.. Передернут плечами: Тэкля как Тэкля, ничего нового, – будто живою считалась, а взаправду и не жила…

Каждый что-то имел для себя и берег для себя: кто – имущество, а кто – деньги, наряды, кто – знанья… – держал, умножал, ревновал… Только Тэкля – ничего, каждый день и всегда; берегла не для себя, умножала не для себя, ревновала не для себя: просто так – для земли, для деревьев, для птиц, для животных, для хаты, для нас…

Чтобы утратить что-то, сдается, и того не имела: чужая, пришла на чужое и при чужом осталась… Но кого, приходя с выпаса, узнавала Красуля, кого обступали куры, кому подавал голос боров и из чьих рук поднимался подсолнечник?! Как бы все без нее обезроднело и потерялось!..

Неравнейшая доля у Тэкли в нашей жизни совместной: и всего имущества было бы мало, чтобы с ней рассчитаться… Обстоятельства изменились, и уже изменилось: не Тэкля на нашем, а мы на ее содержании… И все это словно бы понимали и забывали одновременно, и про нее забывали тоже.

Не платили ей изначально: мол, заплатится как-нибудь сразу… Посчитай, Тэкля, сколько должны мы тебе за все эти годы. А Тэкля не очень-то и считать умеет: переждется сегодня и тут же забудется – ибо их есть царство небесное, – и про себя забывала Тэкля тоже.

Что происходило в такой-то вот день летом, и позапрошлым летом, или еще раньше?.. Лучи тянулись и не возвращались, а коль возвращались – землею… Ни календарей, ни часов не существовало для Тэкли. Ее век был при ней: одна долгая ночь за спиной и один долгий день впереди, одна земля под ногами, одно солнце над головой.

У всех свои наделы, свои занятья, своя самостоятельность, она же – служила: сделай, Тэкля, погляди, Тэкля, подай, Тэкля… И делала, и глядела, и подавала, и мнения своего не имела.

Соглашалась только… Скажет кто-нибудь: "Душу вкладываешь, стараешься – дети вырастут, а потом, того гляди, и спасибо не скажут…" (Как будто зависело от людей, рождаться ли детям…) – Но не было и детей у Тэкли. А все, чему не стала матерью, что жило необъятно на земле и в мире, как чувствуя, приветствовало издалека и звало: ау, Тэкля!..

"…Бывай и прости, если что, и премногая благодарность", – на прощанье сказали хозяева-хуторяне и выехали в Америку. И когда своякам писали, вспоминали Тэклю неизменно, и родное поле, и солнце, и возле хаты подсолнечники… А Василь, что сказал ей: жди, что наказал ей ждать, – сам с войны не вернулся. А Тэкля ждала.

И, верно, – не Василя уже, но тогда кого?!. Никто не нашелся, чтоб вразумить ее, да и не спрашивала Тэкля ни у кого про то, о чем пела и плакала ее душа. Сама по себе – ибо они узрят… – будто сама без себя, открывала в жизни добро и ему открывалась; и, может, она, ничего не спрашивая, на все отвечала, ибо свет озаряющий был в добре.

И нет, чтобы Тэкле словчить где-нибудь или что-то смекнуть… Остальные ловчили, остальные смекали: вот как надо, учись, Тэкля… – остальные возвышались и падали, спешили и мельтешили, а у Тэкли на это и разума не было. Некое пространство ровнехонькое, некое поле живое в ней занялось и все заняло. Ни сорняков на нем, ни наделов каких – только солнечно, и задумчиво плывут ввысь подсолнечники и поднимают с собою поле.