Зинаида Гиппиус - Стихотворения, не вошедшие в сборники

Что в зале не все заснут.

31 марта 1927

Тройною бездонностью мир богат.

Тройная бездонность дана поэтам.

Но разве поэты не говорят

Только об этом?

Только об этом?

Тройная правда — и тройной порог.

Поэты, этому верному верьте.

Только об этом думает Бог:

О Человеке.

Любви.

И Смерти.

В желтом закате ты — как свеча.

Опять я стою пред тобой бессловно.

Падают светлые складки плаща

К ногам любимой так нежно и ровно.

Детская радость твоя кротка.

Ты и без слов, сама угадаешь,

Что приношу я вместо цветка…

И ты угадала, ты принимаешь.

Он до сих пор тревожит мои сны…

Он символ детства, тайного мечтанья,

И сказочной, далекой старины,

И — близкого еще воспоминанья.

О, эта память о недавних днях!

Какая в ней печальная отрада!

Дым золотой за Савой, на холмах,

И нежный облик милого Белграда.

А виноградник, свежий дух земли,

Такой живительный и полный ласки…

На карточке — улыбка Эмили,—

Пленительной царевны в русской сказке.

Над белой скатертью веселый свет,

И речь веселая, и неизменно —

Во всех словах, во всех глазах — привет,

Для бедных странников нежданно ценный.

И много, много было — но всего

В экспромте этом рассказать нет силы…

Те дни прошли, погасли… Ничего!

Они прошли, но сердце не забыло.

1928

Зверенок на веревочке, с круглыми ушами,

С предлинным и претонким тельцем шерстяным,

Откуда и зачем ты явился между нами,

И как ты на веревочку попал — к чужим?

Не то чтоб обезьяна он; нисколько не кошка:

Ухватки не кошачьи, и лапочки не те.

Свистит протяжно-робко, сидит, поджавши ножки.

На собственном, смешном, на узеньком хвосте.

За что тебя обидели чужие напрасно?

Заставили покинуть родину твою?

Ты все это расскажешь мне, свистом ясным,

Когда мы повстречаемся с тобой — в Раю.

Я сужен на единой Мысли,

Одно я вижу острие…

Ну что ж! Смотри, гадай и мысли,

Не отступай,— смотри в нее.

Я на единой Мысли сужен.

Смотрю в блистательную тьму…

И мне давно никто не нужен,

Как я не нужен никому.

Птичий всклик зеленой ночью

отрывисто-строгий,

лунный сверк зеленой ночью

креста при дороге…

Древнее молчанье

башен тяжелых.

Тень и молчанье

в бойницах полых.

И только сердце

не ищет покоя.

Слышу, как бьется сердце,

еще живое…

Травы, травы, тростники

На сухой вершине…

Почему бы тростники?

Ни ручья здесь, ни реки,

Вся вода в долине.

Небо каждый Божий день

Ровноголубое.

Почему бы каждый день?

И куда девалась тень?

Что это такое?

Для того, чтоб обмануть,

Свод небес так ясен.

Соблазнить и обмануть,

Убедить кого-нибудь,

Что наш мир прекрасен.

Не поддамся этой лжи,

Знаю, не забуду:

Мир кругом лежит во лжи…

Ворожи, не ворожи —

Не поверю чуду.

Как будто есть — как будто нет…

Умру наверно, а воскресну ли?

То будто тень — то будто свет…

Чего искать и ждать — известно ли?

Вот и живем, и будем жить,

Сомненьем жалким вечно жалимы.

А может быть, а может быть,

Так жить и надо, что не знали мы?

Отблеск зеленый в дверном стекле,

поют внизу автомобили.

Не думаю о моей земле:

что тут думать? Ее убили.

Вы, конечно, за это меня —

за недуманье — упрекнете?

Я лишь жду, чтоб прошло три дня:

она воскреснет — в новой плоти.

Ни на кого не променяю

Тебя,— ни прелести твоей.

Я ничего не забываю,

Живу сияньем прежних дней.

И если в сердце нет измены,

Оно открыто чудесам.

Печальна ты… А в окнах — стены

Растут все выше к небесам.

Но пусть растут они огромней,

Пусть холоднее милый взор,

Я только близость нашу помню,

И солнце в окна, и простор!

18 декабря 1932

Париж

Чаша земная полна

Отравленного вина.

Я знаю, знаю давно —

Пить ее нужно до дна…

Пьем, — но где же оно?

Есть ли у чаши дно?

Есть счастье у нас, поверьте,

И всем дано его знать.

В том счастье, что мы о смерти

Умеем вдруг забывать.

Не разумом ложно-смелым.

(Пусть знает, — твердит свое),

Но чувственно, кровью, телом