Зинаида Гиппиус - Стихотворения, не вошедшие в сборники

Не всем, не каждому в юдоли нашей,

А только избранным он дан.

Но светит всем. И, благостно сияя,

Овит такою тишиной,

Что даже ангелы, на мир взирая,

Завидуют ему порой.

Лучей его боится не напрасно

Земная, злая темнота.

И этот дар, прекрасный из прекрасных,—

Святая Доброта.

Ноябрь l942

Париж

Я больше не могу тебя оставить.

Тебе я послан волей не моей:

Твоей души, чтоб душу жечь и плавить,

Чтобы отдать мое дыханье — ей.

И связанный и радостный, свободно

Пойду с тобой наверх по ступеням,

Так я хочу — и так Ему угодно:

Здесь неразлучные — мы неразлучны там.

1918

Я должен и могу тебя оставить.

Тебе был послан я — но воля не моя.

Я не могу ничем тебя исправить.

И друг от друга мы свободны: ты и я.

Будь с тем — с кем хочешь быть поближе,

Спускайся к ним по шатким ступеням.

А я пойду туда, в St. Genevieve, и ниже,

И встречусь с тем одним, с кем быть хочу и там.

1943

Когда-то было, меня любила

Его Психея, его Любовь.

Но он не ведал, что Дух поведал

Ему про это — не плоть и кровь.

Своим обманом он счел Психею,

Своею правдой — лишь плоть и кровь.

Пошел за ними, а не за нею,

Надеясь с ними найти Любовь.

Но потерял он свою Психею,

И то, что было,— не будет вновь.

Ушла Психея, и вместе с нею

Я потеряла его любовь.

1943

Париж

Закон я помню, помню слово,

Что всем нам надо жить любя,

Любить — не как-нибудь другого,

А совершенно как себя.

О чем забочусь я безмерно,

И что люблю в себе самом —

О том мой долг — нелицемерно

Всегда заботиться — в другом.

Теперь скажу немного грубо,

Но в деликатности-ли суть?

Мне в слове точность, резкость люба,—

Поймут меня когда-нибудь!

Так вот, скажу: пекусь о брюхе —

Да и не только о своем!

А от докучливой старухи,

Что мне и вечером и днем

Бурчит, что надобно о духе

Вперед заботиться,— в ответ

Я отмахнулся, как от мухи…

Не говоря ни да, ни нет.

На харю старческую хмуро

Смотрю и каменем молчу.

О чем угодно думай, дура,

А я о духе не хочу.

1944

Я был бы рад, чтоб это было,

Чтоб так оно могло и быть,

Но чтоб душа у вас забыла

Лишь то, что надо ей забыть.

Не отдавались бы злословью,

Могли бы вы его понять,

И перестали бы любовью

Томленье, сон и скуку звать.

Я ж — ничего не забываю,

Томленьем вашим не живу,

И даже если сплю — то знаю:

Я тот же весь, как наяву.

1944

По лестнице… ступени всё воздушней

Бегут наверх иль вниз — не все ль равно!

И с каждым шагом сердце равнодушней:

И все, что было,— было так давно…

Вскипают волны тошноты нездешней

И в черный рассыпаются туман.

И вновь во тьму, которой нет кромешней,

Скользят к себе, в подземный океан.

Припадком боли, горестно-сердечной,

Зовем мы это здесь. Но боль — не то.

Для тошноты подземной и навечной

Все здешние слова — ничто.

Пред болью — всяческой — на избавленье

Надежд раскинута живая сеть:

На дружбу новую, на Время, на забвенье…

Иль, наконец, надежда — умереть.

Будь счастлив, Дант, что по заботе друга

В жилище мертвых ты не все познал,

Что спутник твой отвел тебя от круга

Последнего — его ты не видал.

И если б ты не умер от испуга —

Нам все равно о нем бы не сказал.

А тот, кто ведал на земле живой

Чернильно-черных вод тяжелое кипенье

И был, хотя бы час, в их тошном окруженьи —

Кто ощущал в себе размерный их прибой,

Тот понял все: он обречен заране

Познать, что там — в подземном океане,—

Там нет ни Времени, ни звуков, только мгла,

Что кучею по черному легла.

Там только грузное ворчанье вод

И вечности тупой круговорот.

Вот Новый Дант в последний Круг пробрался

Один, без спутника,— он очень смел,—

Он наверху чего не навидался!

Едва кой-что в тумане рассмотрел —

Он к одному из тамошних подсел

И начал с ним (на это был он скор)

По-дружески тотчас же разговор.