Николай Минский - Белый ночи. Гражданские песни

Станции не видно. Жди, пока втерпеж.

Порча ли в машине? Топлива ль не стало?

Горе ли пророчит жалобный свисток?

Поезд вновь в дороге, вверх ползет устало,

Дребезжит, качает, как в волнах челнок.

Тьма, куда не взглянешь. Ночи бесконечность.

Стены и обрывы. Пропасти без дна.

Вдруг толчек. Смятенье. Вопли. Тишина.

Станция — «Могила». Остановка — вечность.

Посмотри: на каждом камне

Что ни надпись, похвала.

Тот супругом был примерным,

Та женой средь жен была.

Все-то добрые, святые,

Слуги церкви, мудрецы.

А куда ж девались злые,

Нечестивцы и глупцы?

Или нет таких на свете,

Или камни эти лгут?

Нет, мой друг. На свете, правда,

Злые и глупцы живут.

Но молчат недаром камни

Здесь о глупости и зле.

Знай: глупцы не умирают,

Зло бессмертно на земле.

Мне кажется порой, что жизни драма

Длиннотами страдает, и что в ней

Движенья мало по расчету дней:

С картиною несоразмерна рама.

Чтоб семьдесят наполнить долгих лет,

Где новых чувств и мыслей взять? Их нет.

Для тонко эстетической натуры

Самоубийство только род купюры.

В те дни, когда в душе, умолкнув, совесть спит

Под искушающий напев пороков льстивых,

Когда язык мой лжет, и кровь моя горит

Притворным пламенем желаний нечестивых, —

Как много в эти дни сочувственных друзей

Я нахожу в толпе! Слова пустых речей

Какой в сердцах пустых встречает отклик внятный,

Как чувства низкие их разуму понятны!

Но в дни суровые, когда в душе больной

Укоры совести гремят и, страха полный,

Мой ум, раскаявшись, трепещет под грозой,

И к небесам душа свои вздымает волны, —

Как мало в эти дни друзей я нахожу!

Среди толпы один, потерянный, брожу,

Никто мольбам моим и стонам не внимает,

И песен горестных никто не понимает!

Один, чужой толпе… Но и толпу люблю,

Слепую, глупую, с тоскою безысходной.

Лишь о толпе молюсь, лишь за нее скорблю.

Один… Но без нее я — труженик бесплодный.

Насмешлива судьба. В мечтаньях детских дней

Как страстно я желал жить в мире невидимкой,

Все слышать, видеть все, знать тайны всех людей,

И скрытым быть для всех под чародейной дымкой!

Сны детские сбылись. Открыты мне сердца,

Знакомы тайны мне и хаты и дворца,

Познал я века скорбь и века ликованья,

А сам для всех незрим… Сбылись мои мечтанья!

Наставники мои! О, Пушкин величавый,

Мятежный Лермонтов! Давно ль вас гений славы

Бессмертьем увенчал, а между тем вы мне

Певцами кажетесь счастливейших столетий,

Простыми, страстными, беспечными, как дети.

С какой отрадою люблю наедине

Раскрыть истертый том — и вот, как с веток птицы,

Вдруг рифмы звонкие вспорхнут со всех стихов,

И потечет, блестя, ручей правдивых слов,

И чувства стройные, как древние царицы,

Нисходят к зеркалу его прозрачных вод,

И образов толпа за ними вслед идет,

Готовясь их облечь в роскошные одежды…

Как сказка, стих ваш прост, горяч, как сердца кровь.

Мудрец упьется им, его поймут невежды.

Певцы прекрасного, влюбленные в любовь!

Вы даже демона, могучего враждою,

Признанья кроткие заставили шептать,

Изгнанника небес сроднили вы с толпою,

И стали девушки о демоне мечтать!

Увы, мне чужд язык поэзии привольной,

Мой демон нежных слов не шепчет никогда.

Мой демон слез не льет, когда слезой невольной

Туманит мне глаза любовь иль красота.

Его не ослепит Тамары взор горящий,

Алмазный снег вершин, певучий вал морей.

Мой демон шепчет мне, что этот мир блестящий

Похож на древний храм египетских царей.

Порфир и хризолит… Сияние чертога…

Молящихся толпа… Жрецов поющих ряд…

Но там, в святилшце, но там, на месте бога,

Стоит священный бык и спит священный гад…

В душе, в людской душе, в прекрасном храме мира,

Нет болыые божества — и даже нет кумира!..

Пред алтарем я слезы лил,

И страстно Господа молил:

— Зачем, о Боже, в людях стану

Я совесть спящую будить?

Ты знаешь, Боже: эту рану

Мы можем только бередить.

Ты знаешь, Боже: нет спасенья

От себялюбия, вражды,