Николай Минский - Белый ночи. Гражданские песни

Остался перед нами. Вот в обмен

За милый прах земля что возвратила!

Тупая скорбь нам всем сжимала грудь,

Но миг — один, — и люди догадались

Утешиться: — могильный холм и крест

Личиной из венков одели ярко,

Вздохнули с облегченьем, и цветы

На память рвали и плели букеты.

Припомнили умершего стихи

И громко над могилой их читали,

Одушевляясь ритмом их живым,

И мыслью яркой, и порывом страстным.

И вдруг толпа забыла ужас смерти,

И жажда жить в сердцах проснулась юных,

В глазах отвага смутная зажглась.

И с грустью за толпою наблюдал я.

Слова, эмблемы, внешние покровы

Бессильны над душой моей давно.

И, стоя близ украшенной могилы,

Я в мыслях созерцал лишь то, что есть.

Я видел под землей твой гроб, товарищ,

И в гробе — обезличенный твой прах,

Холодный, влажный, чувствам нестерпимый.

Но на него глядел я неотвратно,

Скорбя, что сам таким же стану прахом.

Я видел, как, почуяв новый труп,

Спешили черви из могил соседних,

Пришли — и гроб осадой обложили.

Защиты нет от полчищ их немых…

Я видел над твоей могилой странной

Цветник — полуживой, полуподдельный,

Как чувства тех, кто здесь его воздвиг.

Железный лавр давил на ветви пальмы;

Их темную, блестящую листву

Пестрили звезды ярких иммортелей.

И незабудки, помня сонность вод,

Взирали с удивлением невинным

На жесткие, пушистые цветы,

Еще при жизни высохшие сердцем

От распаленных ласк нагорных ветров.

А меж цветов, твою вещая славу,

Белел атлас широких, пышных лент.

И видел я толпу передо мною.

Сердца, как лица, были все открыты —

Себялюбиво робкие сердца.

Промчится час — и все уйдут беспечно

К своим трудам бесцельным и досугам,

И образ твой в их памяти мелькнет

Одной из волн житейского потока.

И видел я великую природу,

Объявшую нас всех своею тайной.

Стволы берез внимали нам. Внимал

Зеленоватый ствол осины юной.

Казалось, в ней уже дрожали соки

Весны. Недолго ждать — твою могилу,

Забытую людьми — ее сережки,

Как гусеницы нежные, устелют.

Сквозным шатром над головой моею

Чернели ветви тонкие вершин.

Над ними галки в воздухе кричали,

О чем, — как знать? Быть может, и они

Товарища тем криком хоронили.

Над ними тучи серые дремали

И чуть заметно глазу волновались.

А выше туч вселенная блистала, —

Для взора — явь, для мысли — дивный сон, —

Немое зеркало, где отразилось

Ничтожество земное и величье, —

Нетленный храм, и вместе божество,

И вместе жрец коленопреклоненный, —

Нетленный храм бессмертья и любви,

Которого порог мы видим всюду,

А скинию заветную — нигде…

На ложе одинокое я лег,

Задул свечу и, с головой закрывшись,

Предался чувствам и мечтам предсонным.

Так засыпать привык я каждой ночью.

Пред тем как погрузиться в чуждый мрак,

Душа, смыкая вежды, в этот миг

Опасный и безмолвный, озирает

Минувший день и прожитую жизнь,

И, будто стражу против грозной тьмы,

Из глубины заветной вызывает

Все лучшие мечты свои о Боге,

О вечности, об истинной любви.

А утром нет следа в воспоминаньях

От этих нежных чувств. Но нынче утром

Я вдруг припомнил их. И вот о чем

Душа вчера мечтала, засыпая:

— Свобода! О, блаженство! Я свободна

От ужасов и призраков, от чар,

Завещанных столетьями былыми.

Я не боюсь ни тишины, ни мрака,

Ни неба — дальней бездны недоступной,

Ни гроба — близкой бездны неминучей,

Ни укоризны иль суда умерших,

Ни над собой, умершею, суда.

Все то, что есть таинственного в мире

И вне его, во мне самой сокрыто,

В моей вседневной радости и грусти,

В минувшем дне, в словах, что я шепчу.

Собой, как высшей силой, победила

Я демонов и ангелов, признавши

Детей природы равными себе.

И вот теперь с доверчивой улыбкой

Я отдаюсь влечению миров;

Покуда я живу, они мне служат

Возвышенным подножием, откуда

Я созерцаю вечный подвиг Бога.

Когда ж умру, сама я стану частью

Подножия для родственной души,

Свободной и таинственной, как я.

Так размышляя, мирно я заснул.

И ночь-сестра меня к груди прижала.

Не до песен, поэт, не до нежных певцов!

Ныне нужно отважных и грубых бойцов.

Род людской пополам разделился.

Закипела борьба, — всякий стройся в ряды,

В ком не умерло чувство священной вражды.