Иван Коневской - Из книги Стихи и проза. Посмертное собрание сочинений

Вхожу под сумрачный намет.

Так — мать на молодца родная

Пролила неба вечный мед.

Давно спустил я сети, шалый,

На дно чернеющей реки,

За мрачной щукою Маналы,

В пучины те земной тоски.

Все — похвальба была пустая:

Не удалец я, не герой.

И самого река густая

Сманила в топь глуби сырой:

Нечистые впилися силы

И в грудь, и в плечи мне, и в лик.

И истерзали жизни жилы,

Н вещий окоснел язык.

Но плоти мерзостную груду

На дне трясины роковой

Открыла мать. Сбылося чудо.

Бессмертен дар пчелы живой.

Обретен мед благоуханный,

Что ломти трупа вновь целит.

А мать снесла на брег желанный,

Который сердце веселит.

И жилы ветхие стянулись

От влаги сладостной небес.

И мысли мертвые очнулись,

Когда узнал я отчий лес.

18 июля 1899

Если всмотришься в дальнее небо,

Где блуждают деревьев вершины,

Утихают людские кручины,

Замирает людская потреба.

Ведь жестоко здесь кости коснеют,

И шагам преткновенье — коряги.

А в бушующей облачной влаге

Проясненные сферы синеют.

И великие древа глаголят,

На привольи небесном витая,

Там, где птиц легкокрылая стая

О попутном поветрии молит.

Знаю, слишком легка та свобода,

И отважные борются с телом,

Но надломлен я тягостным делом,

И о воздухе плачет природа.

И всегда, в эти бездны благие

Устремляя прозор свой далекий,

Жду, что в чистом и полном потоке

Увлечет меня духа стихия.

Мыслей настойчивых воля

Скована крепко и слепо.

Нет, незавидна их доля,

Доля владетелей склепа.

Только в отчаяньи — благо,

В дерзости — вольная сила.

Это — великая влага.

Та, что и камни сносила.

Ей безразличны обличья,

Ей бы лишь в ширь разливаться —

В буре неистовой мчаться,

В битве сплеча разгуляться:

Только в размахе — величье!

23 июля 1899

Я обуян двумя творцами.

Один, то — демон чудных слов.

В них жизнь со всеми чудесами

Своей борьбы излила кровь.

Другой, то — дух неудержимый.

Он все вперед, все рвется знать,

Что там, там за чертою зримой

Тех слов, тех форм ему обнять.

Меж тем, как этот звал в сраженья,

Их первый смело презирал,

Раз не включить в изображенье

Тот пыл, которым бой сгорал.

Но все же я един в обоих,

Я проникаю их вдвоем.

И дух красот мечтал о боях

В воображении своем.

Была чужда согласья нега

Тревоги судорожной той

И страстному стремленью бега,

Когда дышал он красотой.

И песни пенились так дики,

И так буйна была игра,

И, мнилось, силы так велики,

Что и за дело мне пора.

Но до сих пор я бьюсь средь красок,

Подобий, теней бытия,

И сколько расточаю ласок,

Как ярко устремляюсь я!

Все ж ненавистней жажды вечной

Дух твердой воли и труда,

Затем, что тенью скоротечной

Я не прельщался никогда;

Что жив он только вечной целью,

Мгновенье ж для него мертво,

И он глубоко чужд веселью,

Не видя сердца своего.

Да, он не видит и не слышит

Тех отблесков, отзвучий тех,

Что бой житейский в нем колышет,

Мир этих внутренних утех.

И, вдаль пустив свое сознанье,

Идет он, грозный и слепой.

И слышно хриплое стенанье

В его груди, зовущей в бой.

Ужели ж нет певцов деянья?

Есть хор сказителей простых,

Что отлучили излиянья

От дел и подвигов святых.

И как решились, как терпели —

Нам не поведали они.

Итог лишь мертвый нам воспели,

А не души живые дни.

Нет, я тогда лишь бодро стану

В сомкнутый строго ратный строй,

Коль сладко вникнуть можно в рану,

Которой мучился герой:

Сознать, вкусить все треволненья —

Что привело к победе сил

Отваги над путем сомненья,

К тому, чем деятель разил.

И так, удары направляя,

В душе восторженно вонму,

Какою роскошью сияя,

Они гремят мечтанью моему.

24 июля — 3 августа 1899

От дикой, жаркой качки лет

Разгоряченный и разбитый,

Стою я на стезе забытой,

И мой волшебный мир, мне вслед,

Летит, по воздуху развитый.

Темно-лазурные моря,

Недосягаемые скалы,

Златорумяная заря,

Что по горам меня искала,

И девы дивные дубрав

Несутся, силы все собрав.

Из всех минувшего глубин,

Из области туманных дум

Выносит их на свет и шум.

Игра узорна. Дух един.