Валерий Желябовский: Запоздавшие строки

Из круга как из плена
раздумчиво глядишь
как потемнели стены
под тусклым блеском крыш.

Дождь набирает силу…
Молчание храня
ты обо мне забыла
взяв за руку меня.

Ни в ссоре, ни в разлуке
ты так не далека.
Я в этом зыбком круге
ненужнее врага.

И шлепая по лужам
я ревностью томим
быть может, к самым лучшим
мгновениям твоим…

Над городом проступит синева
и робко обозначит высоту.
Ты скажешь мне каке-то слова
и молча поцелуешь на лету

и птичкою весенней — на мороз,
не чувствуя, что в стылое стекло
вослед тебе во мне отозвалось
так памятно, и трудно, и светло…

Опомнившись — отпряну, отойду
и отвернусь от стылого стекла
чтоб ничего не чувствуя прошла,
не поскользнулась вдруг на этом льду…

…Словно кто-то негромко окликнул
и коснулся меня, — и исчез…
Над верандою – ворох пониклых
черных листьев – до звездных небес.

Как он скромно ушел, как неслышно, —
нашумевший, ярившийся дождь…
Сад охвачен глубоким затишьем, —
верный знак, что уже не уснешь.

Только каплет – то вроссыпь, то редко,
то стеклянно, то глухо звеня —
на весу онемевшая ветка…
Кто же это окликнул меня?

Тени порхают, легки.
Бабочки плавают сонно…
Женщины вяжут венки
около бывшей часовни.

Тропкой заросшей пройду
ветхих дерев анфилады.
Странно, что в этом саду
целы кресты и ограды.

Странно, что цел этот сад,
мир этот — вместе со мною,
эти венки, что трещат
яркой бумагой цветною…

Разомкнутся обьятия сами собой…
Словно в темные тихие воды
в сон войдешь… И внезапно отпрянешь.
Ну что ты, —
спи, усни. Я с тобой.

Стоит только помедлить, как в темной воде
что-нибудь да увидится. И непременно,
обязательно то, что всегда и везде —
наяву и во сне — сокровенно.

Проясняется. Словно всплывает. И ждет.
Не зовет и не манит. О, если б манило!
И рванется, забьется душа… и солжет:
Знать не знаю, мол, что это было…

Какой денек!
Как томно
от вешнего тепла…
А знаешь — я ведь помню:
вот здесь река
текла.

Метелки иван-чая
да островки осок…
Такая
небольшая —
почти что ручеек…

Как в воздухе нагретом
дрожало дно под ней.
Вот здесь.
На месте этом.
На памяти моей.

То лепеча бессвязно,
то принявшись журчать,
текла река…
Прекрасно,
должно быть, умирать

и свято верить: речка,
лес, и гора, и дол —
все это будет
вечно.
Лишь ты один
ушел…

Черепок ли амфоры разбитой,
где когда-то булькало вино,
или нос безвестной Афродиты —
не поймешь. Да и не все ль равно?

Но порою тянет нас смотреть
на бесцветные обломки эти,
из которых жизнь ушла, —
и смерть
выветрилась за тысячелетья…

...письмо шевельнется в руках
часы застучат. В перестуке
от "тик" -
десять лет -
до "так"...
"Возьми себя в руки".

а между прочим - когда
пальто надеваешь - по крыльям
тоскуют руки...
"Да.
И все-таки - будь сильным".

Давай помолчим - пока
не перестучало сердце
поздний дождь, запахший слегка
снегом...
детством...

…Только видеть, не сознавая,
только слышать, как время идет
в ритме утреннего трамвая,
прозвеневшего за поворот.

Бьющий свет, голубая пропасть,
лист, провисший в раствор окна.
Удивительная способность —
пробудиться, встать ото сна.

Безымянно, еще не зная,
кто ты – отрок или старик…
Глубь небесная. Даль земная.
И последний, и первый миг.

Когда это землю печаль обуяла?
Ведь только что ясное утро стояло,
лучась и сияя, — когда я свернул
за угол, и дверь отворил, и шагнул
во тьму коридора, в кишку перехода,
в клетушки контор через толпы народа,
в цеха, в мастерские, в вагоны, в салоны,
и в храмы, и в залы, и просто в притоны…
сквозь надписи: "Стой!" "Не входить!" "Осторожно!"
сквозь судьбы, которых постичь невозможно,
все выше под крышу, все ниже под землю,
все глубже во что-то, чего не приемлю,
ломаясь в кривых зеркалах, — и ломая,
вконец одуревши, но все понимая,
и помня как следует только одно:
здесь должен быть выход, хотя бы окно, —
туда, где высокое утро, звеня,
стоит себе,
ждет не дождется меня…