Яна Джин - Неприкаянность

Помилуйте! Но я совсем не Марфа!
Я не сестра ему. А от изгоя
не надо ждать ни мира, ни покоя
ни вашей обожравшейся стране,
ни Лазарю.
Жуликоватый Лазарь —
ему бы только по сусекам лазать,
подохнуть, обожравшись, а, воскреснув,
рыгнуть во след прокисшим облакам.
И он уже напрягся. Но Мария
и Марфа, как на реках Вавилонских,
завыли так, что чуть не уморили
животным криком самого Христа.
Завыли так безумно, дико, страстно,
как жалкие озлобленные птицы,
на клочья разодравшие пространство.
И Лазарь в этом крике утонул.
Откуда боль? — Засомневался Плотник
Сын плотника же и Святаго Духа. —
Откуда боль, когда мгновенной плоти
жить дважды в этом мире не дано?
Ведь боли не бывает без страданий,
без мукой перекошенного рта.
Отдай им дань. Без этой страшной дани
любая жизнь ничтожна и пуста.
Зато потом ты выйдешь из пещеры
святейшим из святых. И люди будут
ничтожные, но добрые как будто,
как стая птиц кружить над головой.
И будут петь осанну! А, напевшись,
тебе ножом пересчитают рёбра
однажды ночью или утром ранним.
Но этот нож тебя уже не ранит.
Что вечности отравленный металл?
Что вечности озлобленные лица?
А потому — покинь свою гробницу.
Вставай. Я вижу: ты уже восстал. —
Так говорил угрюмый Назорей.
Но резвый Лазарь обнаружил слёзы,
блестевшие, как росы на заре,
растрогав Человеческого Сына.
Но я не зарыдаю. Я — не Марфа.
Я в это не играю. Я — не вы.
Прости, Господь, но мир достоин мата,
как Лазарь твой, что на исходе марта
тобою воскрешён был для жратвы.

Поэт на площади поэта —
Маяковского площадь это —
Сидит на площади поэта —
Ясно?
Поэт говорит, что несправедливо —
Устроена жизнь. Гнусно и криво —
Даже улыбка её тосклива —
Напрасна.
Поэт говорит о вещах несвоих —
О деньгах, бабах, предметах других —
Точит поэт о предметах чужих —
Лясы!
Поэт говорил и качался, как раби —
Как рассерженный Хаммураби —
За то, что сожгли закон Хаммураби, —
Дожил!
Поэт разговаривал — тонкий, как цапля, —
Как в шприце для героиновых каплей —
Игла, в венозный воткнутая кабель —
Заслужил!
Он говорил: Дайте что круто!
Дайте мне всё в эту минуту!
Дайте валюту!
Лучшие блюда!
Девок для блуда!
Лихие маршруты!
Дайте мне!
Дайте!
Дайте!
Поэт говорил, я сидела, молчала —
О, нет, мы не хлебом единым, не налом —
А страха живём единым началом —
Знайте!
Взгляд у тебя жестокий и близкий —
Чего в нём больше: «жестокий», «близкий»? —
Тебе, как и мне, не поклонятся низко! —
Живи ж без риска!
Поэты на площади были поэта —
Вдвоём — да на площади поэта —
Их повенчала кратко беседа —
Негласно.
Пусть любовь придёт на мгновение только —
Для мгновенного озарения только —
Мгновенного видения только —
Прекрасно!
Пришельца от любого завета —
Считайте братом, которого нету —
Когда он приходит на площадь поэта.
Я сделала это!

Мой милый мальчик,
ты, как в люльке,
качаешься в холодной петле
меж небом и землей,
как в люке,
как в старой колыбельной песне,
где вестник голубиной почты —
с кольцом, как с перебитым нервом.
И цепь, что связывала с почвой,
сегодня связывает с небом.
И губ застывшая фиалка
перекусила жизни нить.
Никто не нанял катафалка,
чтобы с тобой похоронить
и боль от твоего ухода,
и безразличие людей.
На нас давно идёт охота,
как на осенних лебедей.
Без похоронного Шопена
ты с гибелью повенчан, без
ненужных слёз.
И только пена
сверкнула белизной небес
у самых губ.
И только мама,
на дальнем берегу бродя,
зашлась слезами, как туманом.
Смерть выпадает, словно манна,
для заблудившихся бродяг.
Но океан рассёк, как плетью,
два мира, как стальное жало.
И эта плеть, свернувшись в петлю,
увы, тебя не удержала
от пережитых многократно
печалей.
Мальчик мой, мужчина!
Не всё бессмысленно, что кратко.
Не всё, что кратко, — беспричинно.
Вы, люди! Вы — рабы рассудка,
Щедрот, упрятанных в дома.
Я вою, как дурная сука,
над грудой вашего дерьма.
Но вы, пропитанные ядом
приспособленчества и лжи, —
о вас, о камень ваших взглядов
разбита маленькая жизнь.
Но нет — не мужества, не силы
ему не доставало тут.
Ему не доставало сини,
в которой облака растут.
Мы — зёрна одного початка,
вся наша жизнь — наоборот.
Ты видел, как отводит чайка
остроконечный, чёрный рот
от рук дающего? В истоке
гордыни истина лежит:
рука дающего в итоге
ещё способна задушить.
Когда б ты подождал, Алёша,
то стал значительно мудрей.
Но ты лежишь на смертном ложе
среди людей и нелюдей.
И что тебе до наших истин?
И что тебе простая суть?
Ты обратился с вечным иском
в холодный, вечный Высший Суд.
В стремительном порыве страстном
из сорной ринулся травы —
туда, где делятся пространством,
а не остатками жратвы.
Уходят братья по печали,
оставив чуть заметный след,
такими ясными ночами,
в которых даже страха нет
я верю: ты теперь спокоен
и видишь медленные сны
под медный лепет колоколен
твоей оставленной страны.
Сочится благодать по капле.
Ты — здесь. Ты — рядом. Ты — нигде.
Ты весь — как сон болотной цапли
на тонкой матовой ноге.