Джордж Байрон - Остров, или Христиан и его товарищи

И обнаружил полумрак дубравный
Обличье пришлеца. Столь своенравный
И необычный он носил наряд,
Что мог морской напомнить маскарад,
Разгульный праздник, дикий и нестройный,
Пловцов, встречающих экватор знойный, —
Когда, под пьяный пляс и говор струн,
На колеснице палубной Нептун
В личине оживает скоморошной,
И бог, забытый в пелене роскошной
Родимых волн, у сладостных Циклад,
Хоть и в морях неведомых — все рад
Потешной ревности своих потомков
И славен вновь последним из обломков
Священной славы… Куртка, вся в дырах,
И трубка неугасная в зубах, —
Стан, как фокмачта, и, как парус, валкий,
Нетвердый шаг, — то отблеск, хоть и жалкий,
Достоинств прежних. Голова в тряпьях,
Наверченных чалмою второпях,
Взамен штанов, сносившихся так рано
(Шипы растут повсюду невозбранно),
Циновки клок, скрепленный кое-как, —
Она ж — и шаровары, и колпак;
Босые ноги, облик загорелый —
Несвойственно то, мнится, расе белой.
Оружье — знак, что белым он сродни;
Воюем просвещенно мы одни.
Из-за широких плеч ружье глядело,
Их службы флотской попригнуло дело,
Но мышцы, как у вепря, были все ж.
И без ножен висел булатный нож
(К чему ножны?). Как верные супруги,
За поясом — два пистолета. (Други,
Насмешки нет в сравнении моем!
Хоть пуст один, все цел заряд в другом).
Бывалый штык (хранительной оправой
Не баловал вояка стали ржавой)
Его воинский дополняет вид…
Таким чете бродяга предстоит!

«Бэн Бантинг!» — Торквиль пришлецу вскричал:
«Что? Как дела?..» Тот головой качал.
— «И так, и сяк. А нового не мало.
В виду корабль». — «Корабль? И не бывало!
Я на море не видел ничего».
— «Не мог ты с бухты уследить его.
Проклятый парус я завидел с кряжа
Издалека: моя сегодня стража.
Был добрый ветр, — да парус не к добру»…
— «Так якорь здесь он бросил ввечеру?»
— «Нет; но пока не стихнул ветр упорный,
На нас он шел». — «Чей флаг?» — «Трубы подзорной
Я, жаль, не взял. Но, судя по всему,
Нам радоваться нечего ему».
— «Гость с пушками?» — «Еще б! Поди, облаву
На нас затеют. Чует зверь расправу».
— «Травить нас станут? Что ж? Нам не бежать!
Мы не привыкли пред врагом дрожать,
На месте встретить смерть мы, брат, сумеем».
— «Так! Все мы то, товарищ, разумеем».
— «Что Христиан?» — «Тревогу свистнул он.
Везде оружье чистят. Припасен
Наряд готовый легких двух орудий…
Тебя лишь нет!» — «Моей вам нужно груди?
Недосчитаться будет вам нельзя
В рядах меня. Нам всем — одна стезя…
О если б, Ньюга, шел я одинокий
На смертный бой, на зов судьбы жестокой!
Удел мой делишь — ты… Но не держи!
Меня в сей миг! Слезу заворожи!
Что б ни было, я — твой. И будь, что будет!..»
Тут Бэн: «Флотяга дела не забудет!»

Бой смолк, и смеркли молнии в дыму,
Что кроет, гибель окрылив, во тьму
Гортани смерти. Серный смрад оставил
Лицо земли и небеса бесславил;
И не будил пальбы раскатный гром
Лесных раздумий и долинных дрем.
Голодных жерл отгрохотали ревы;
Насыщены отмстительные гневы.
Мятежники сокрушены. В плену
Завидуют живые падших сну.
Немногим, что попрятались в дубравы,
Стал остров милый — островом облавы.
Им нет пристанища. В кольце морей,
Отступников отчизны, как зверей,
Их травят. Не дитя бежит к родимой —
То ищут люди дебри нелюдимой;
Но от людей верней спасут берлоги
Волков и львов, чем жертв двуногих ноги.

Простерлася незыблемой пятой
Скала далече в море. Вал крутой
По ней в час бури, предводя бойцов,
На приступ лезет, и стремглав с зубцов
В глубь падает, где полчища бушуют,
Под белым знаменем утес воюют.
Но тих прибой. Томима жаждой злой,
В крови, без сил, стеснилась под скалой
Горсть беглых, — но с оружьем, — гордой воле
Не изменив и в безысходной доле.
Не вовсе мужи разучились мыслить:
Спасительней упорствовать, чем числить
Опасности, и что им суждено,
Они, дерзнув, предвидели давно.
Но в них жила надежда — не прощенья,
Забвенья только, или небреженья, —
Надежда, что ловец и не найдет
Их логова в дали пустынных вод.
Надежда пела — отошла забота
Последнего с отечеством расчета.
Их грешный рай, их изумрудный скит
Святой их воли — боле не таит.
Их чувства лучшие на них самих
Обрушились; день судный дел лихих
Настал. Гонимым и в отчизне новой,
Им каждый шаг ко плахе путь готовый.
Лазейки нет. Дружины островные
Сплотились с ними за поля родные,
Союзники, — с копьем и булавой.
Но что доспех Геракла боевой
Меж серных чар и волхвований громных,
До схватки бьющих воинов огромных?
Как веянье чумы, дохнув, их сила
Не храбрым лишь, но храбрости могила!
Полк белый бился храбро. Свершено,
Что против силы слабому дано.
Свободным пасть — вот вольности завет!
Все ж Фермопил других в Элладе нет…
Доднесь! Но из оков — откован меч: [27] …Но из оков — откован меч… — В момент, когда Байрон писал эти строки, в Греции вновь повсеместно нарастало массовое национально-освободительное движение, к которому поэт присоединился сам в июле 1823 г.
Вновь грекам жить — или костьми полечь!