Хорхе Борхес - Алгорифма

От открытия вежливо я отказался
Лабиринта ещё одного на планете
И, как видите, в нём так и не оказался.

Легкопрыги! А вы просто канете в нети.
Вы, как я, вновь и вновь не родитесь под солнцем
Негром, персом, норвежцем, индусом, японцем…

Молчаливая дружба луны
(Я цитирую плохо Вергилия)
Будет сопровождать тебя. Зги ли я
Вновь не вижу, воспев валуны,

Что лежат в темноте, зелены,
Караимские как намогилия,
Соловей, трели чьи не долги, лия
У реки, на весь мир что слышны?

В чите первые строки важны.
Остальное — плод благогугилия.
Получается иегогилия!

Вот верлибры зачем мне нужны.
А с луной молчаливо дружны
Только те, чей не зол, но благ Или-я.

С ночи какой, потерянной сегодня
Во времени и с вечера какого
Твой зыбкий взор, святая греховодня,
На шее чей не крест и не подкова,

А чёрный ящик, светосень Господня:
«Да, согрешила. А что тут такого?
На нас вообще одежда лишь исподня,
А в том, что мы стыдимся, змея кова» —

Во дворике каком, в каком садочке
Луну ты разгадала? И как тьму трость
Ощупывает, Божья так премудрость
Ощупала порок людского рода.

Из мрака вышла Эос, златокудрость
Воспета чья аэдом из народа,
Спаслась в котором лишь Жены порода.

Навеки разгадала? И однажды
Я знаю, кто воистину воскликнет:
«Луны впредь не увидишь светлый лик, нет,
Апостол лишний десятитринажды!»

Исчерпана тобой поступков сумма,
Которая твоей стала судьбою.
Ты сколько от Каиафы принял сумм, а,
Прекрасный друг с повадкой голубою?

Нет смысла открывать все окна мира,
Раз ни одно из них уже не выйдет
На светлую луну, ибо не выйдет

Тринадцатым назвать того, кто мира
Марией трату осудил ехидно,
Как аспид ядовитый и ехидна.

Описывая вновь и забывая
Обычай ночи — на луну гляденье,
Не упущу возможность наблюденье
Сделать опять, пока душа живая.

Ей посвятил великие слова я.
Тринадцатого есть некудаденье
Апостола и здраворассужденье
Велит Иуду в счёт не брать, но свая

Не он гнилая, что под весом Кифы
Обрушилась. Казаки — это скифы…
Но за Петра Христос Богу молился.

Так кто лишний апостол, угадатель,
Кто Иисуса истинный предатель,
Кто, возгордясь, не самоумалился?

Я родился в городе другом,
Что зовётся тоже Буэнос Айрес…
Ногти пред монархией кусай, res
Publica в наряде дорогом.

Если царь не стал Богу врагом,
Николай Кровавый как, Венс Сайрос,
То не евхаристии бросай рис,
А расстрелян будь, да с матюгом.

Вспоминаю скрип дверей тюремных…
Девок у царя было гаремных
Полон двор, да Пётр Ильич Чайковский

Прелести так грёз краснотеремных
В звуки воплотил — о, чай московский! —
Что царь полюбил грех мальчуковский…

Плеск реки и аромат жасмина
Для меня суть вещи ностальгии.
Буэнос Айрес! Улицы другие
Почему в тебе, а след кармина

На рубашке тот же? Ну, сними, на,
Как жену я трахаю. Долги и
Бурны миги радости нагие,
Не хватает треска лишь камина…

Буэнос Айрес! Солнце твоё в полдень
Вспоминаю… Сын! Свой сильный пол день
Обнимая женщин, в место дальнее.

Помню две скрещённые рапиры…
Вот чем отхлестал бы вас, шекспиры,
Царь царей! Нет выходки скандальнее…

Человек с бревном и с печниками,
Крепкими такими мужиками
На картине славит труд свободный.
Мужики глядятся добряками.

Запад ждал, что грех тылопрободный
И рогами красный плащ избодный,
Мерзкий, презираемый веками,
Нужный между тем как руль ободный

Ленин, наконец, легализует.
Только к власти быстро пришёл Сталин.
Печников вождя парализует

Сифилис. Исход уже летален.
Коба же гомосексуалистов
Ненавидел, я как футболистов.

Вспоминаю годы золотые.
В гости приходил без приглашенья
Люд друг к другу для еды вкушенья
И питья вина. Нравы простые

Телефон испортил… Не святые
Все мы, но такие согрешенья
Как сейчас, редки были. Крушенья
Поезда бутылки ждут литые,