Константин Бальмонт - Будем как солнце. Книга символов

Я был желанен ей. Она меня влекла,
Испанка стройная с горящими глазами.
Далеким заревом жила ночная мгла,
Любовь невнятными шептала голосами.
Созвучьем слов своих она меня зажгла,
Испанка смуглая с глубокими глазами.

Альков раздвинулся воздушно-кружевной,
Она не стала мне шептать: «Пусти… Не надо…»
Не деве Севера, не нимфе ледяной,
Твердил я вкрадчиво: «Anita! Adorada!»
Тигрица жадная дрожала предо мной,—
И кроме глаз ее мне ничего не надо.

Красивый зверь из тигровой семьи,
Жестокий облик чувственной пантеры,
С тобой я слит в истомном забытьи,
Тебя люблю, без разума, без меры.

Я знал давно, как властны все химеры,
Я предал им мечтания мои,
Но ты даешь мне сладость новой веры,
Даешь мне знать о новом бытии.

Различности в слиянии едином,
Кошачья мягкость, с женской красотой,
Лик юноши, плененного мечтой.

Влюбленный ангел, с помыслом звериным,
Возьми меня, скорей, мой нектар пей,
Ласкай меня, люби меня, убей!

Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.
Ты один мне понравился между людьми.

До тебя я была холодна и бледна.
Я с глубокого, тихого, темного дна.

Нет, помедли. Сейчас загорится для нас
Молодая Луна. Вот, ты видишь? Зажглась!

Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?
Здесь. И здесь. Так. И здесь… Ах, как сладко с тобой!

Я ласкал ее долго, ласкал до утра,
Целовал ее губы и плечи.
И она наконец прошептала: «Пора!
Мой желанный, прощай же — до встречи».

И часы пронеслись. Я стоял у волны.
В ней качалась русалка нагая.
Но не бледная дева вчерашней Луны,
Но не та, но не та, а другая.

И, ее оттолкнув, я упал на песок,
А русалка, со смехом во взоре,
Вдруг запела: «Простор полноводный глубок
Много дев, много раковин в море.

Тот, кто слышал напев первозданной волны,
Вечно полон мечтаний безбрежных
Мы — с глубокого дна, и у той глубины
Много дев, много раковин нежных».

Мне ведомо пламя отчаянья,
Я знаю, что знают в аду
Но, мраку отдавшись, бегу от раскаянья,
И новых грехов задыхался жду.

Красивую маску бесстрастия
Лишь равный способен понять
Глаза мои могут ослепнуть от счастия,
Ослепнуть от муки, — но слез им нс знать.

О, да, я колдунья влюбленная,
Смеюсь, по обрыву скользя.
Я ночью безумна, а днем полусонная,
Другой я не буду — не буду — нельзя.

Есть поцелуи — как сны свободные,
Блаженно-яркие, до исступленья.
Есть поцелуи — как снег холодные
Есть поцелуи — как оскорбление.

О, поцелуи — насильно данные,
О, поцелуи — во имя мщения!
Какие жгучие, какие странные,
С их вспышкой счастья и отвращения!

Беги же с трепетом от исступленности,
Нет меры снам моим, и нет названия
Я силен — волею моей влюбленности,
Я силен дерзостью — негодования!

Нет, не даром я по взморью возле пенных волн бродил,
В час, когда встают туманы, как застывший дым кадил.

Нет, не даром я в легенды мыслью жадною вникал,
Постигая духов моря, леса, воздуха и скал.

Вот и полночь Над прибоем светит полная Луна.
И упорно возникает, на мгновенье, тишина.

Между шорохом, и шумом, и шипением волны,
Недовольной этим быстрым наступленьем тишины.

Между шелестом свистящим все растущих быстрых вод
Возникают нереиды, отдаленный хоровод.

Все похожи и различны, все влекут от света в тьму,
Все подвластны без различья назначенью одному.

Чуть одну из них отметишь, между ею и тобой
Дрогнет мягко и призывно сумрак ночи голубой.

И от глаз твоих исчезнет отдаленный хоровод,—
Лишь она одна предстанет на дрожащей зыби вод.

Полудева, полурыба, из волос сплетет звено,
И, приблизив лик свой лживый, увлечет тебя на дно.

Я вас знаю, нереиды Вот и полночь Тишина
Над прерывистым прибоем светит полная Луна.

Я взглянул, и мягко дрогнул сумрак ночи голубой.
«Мой желанный! Мой любимый! Как отрадно мне с тобой!