Виктор Авин: Вечность номер пять (Сборник стихов)

Вечность завершается сегодня
состыкованы последние нейроны
на груди значки труда и обороны
и фуражки смотрят козырьком назад
на угасшее табло и над пероном
вместо пуха кружат листья охлажденные
все пустое — словно гильзы от патронов
кости брошены и выпало влюбленным
в полку
позы старта усложнять.
Это была Вечность номер пять.

А я иногда ухожу налегке
в пламенный Дом на реке.
Ты меня в платье оттуда не жди
стой, где грибные дожди.
Там, на реке, к Дому ходит паром
В Доме живет старый гром.
Я приношу ему крепкий табак
а он мне за это так рад
по девушке Молнии на ночь давать
чтоб мог я стихи поджигать.

Ложится спать сиреневый туман
сомнамбулы по полю тихо бродят
а ежик вдруг залез ко мне в карман
в клубок свернулся и иглой по сердцу водит.
На ворохе исписанных листов
дрожащих от мелодии фрамуги
коровка божья крылышками будит
сознание у вычеркнутых слов.
Во дворике затихла детвора
лишь хлопают полотна простыней
над крышами бараков, высоко
юлой жужжит, в полнеба, НЛО.
Возьмет с собой он тел тщедушных пепел
останется лишь Бог да глупый ежик
на ворохе исписанных листов
иголками водить словам по коже.

С прощальным криком ебаная чайка
упала в море, поднялась с рыбешкой
А я поймал себя на том что это майка
постирана и хлопает как трешка
на бельевой веревке, в прошлом веке
на этом же балконе той же виллы
и вот уже в который раз «мой милый»
стекает липко по спине на солнцепеке.
Обрыдло даже это трепаное море.
Все одинаково: закат, рассвет, бриз, ноги
как-будто волны надвигаются картинки
из прошлого в сегодня по дороге
одна в одну, прозрачны, бестелесны
и легкий ветерок с плеча былинки
сдувает с жизнью в небо подневесное
отлив уносит на могильную луну венки.
Так дай же Господи мне тихо обмелеть!
За что ты мучаешь меня на этом свете?
Я повидал уже Тебя и жопу чайки
летящей враскорячку с рыбкой к Вите
он там — заклепка между винтиком и гайкой
Бог все заводит и заводит, жмет пружинка
а молоточек бьет по шестеренкам: «дринькать!»
Соеденяя две размытые картинки…
Так Дай же, Господи, мне по уму нагайкой!
Засунь меж шестеренок рыбку с чайкой
засунь туда собачку, Баскервилли
И научи все заново: кричать на «суахили»
бежать по пристани в набедренной повязке
метая дротики в раскрашенное красками
полотнище с гербом «Мои салазки»…
Так дай же, госсподи, мне тихо умереть
и превратиться в Солнышко из сказки.

Бежит, печалью не томим
ручей среди отвесных скал
а на скале стоит Шагал
и откровенно смотрит вниз
по волнам бурным, валунам
оббив порогами бока
плывет свалившийся с быка
ополоумевший шакал.
Ну а на отмели, с ружьем
охотник видимо стоит
в ручей он пристально глядит
наверно ждет когда прибьет
шакала к отмели поток
но вот проплыл он между ног
шакал везучий, молодой
охотник все стоит и ждет
чего же ждет он, Боже мой?
Вдали среди камней и пен
бурлящих брызг на свете солнц
несется полосатый тигр
звереет все сильней ручей
от этих непонятных игр
а наскале стоит Шагал
с мольбертом и набором рук
охотник вскинулся, упал
залег и ждет когда проснусь
(я загорал с одной вдовой
изнежив, выбив с нее грусть
уснул, мушкет под головолй
когда проснусь? Когда проснусь?)
Охотник понял — тщетно, пусть
он на один-один, с веслом
(ружье он зарядить забыв)
ударил гром, полился дождь
все ближе полосатый тигр
плывет, с наколкой «Путин-вождь»
а над ручьем пронесся «Миг»
охотник выпучил глаза
к нему плывет большой «ЗК»
за ним еще, еще «зк», то на бока
то на живот переворачивает их
коварный путинский поток:
Невольник чести посадил
всех кто налоги не платил.

Поющие о времени цыкады
без умолку и дроздовых инверсий
услышь, моя родная, спелый персик,
взяв голову мою — морскую раковину
а мне второе сердце от быка бы
торчат наружу дыры христианства!
Возьми меня за жабры, вынь из пьяноства
где выпучив глаза под камнем — крабы
и Атлантиды каменные… женщины
лежат среди развалин Колизея.
Ах мне вторую б жизнь и о ней ролик
торчат на луже камни — свиньи чванства!
Сними с меня шагреневого змея
за пазухой дрожит несчастный кролик
тяни за уши! — Ленты? Деньги? Зонтик?
Чего, анти..? «АнтИхристомахонтик»?
— Нет, то у Богоболека в ремонте
торчит наружу время и пространство.
Поют о нас с тобой уже романсы!
И о романсах в «Ы» слагают Гимны!
О гимны как об ножны трутся шпаги,
саги
читают, развернув бересту длинную,
вылизывая огне-языками мобильные,
не встроенные в Душу, уши воинов.
Торчат наружу губы у любовников!
Трещат о Духе вогнутом цыкады!
О фьерды бьются волны — рады, рады
торчат из Атлантиды Колизеи!
Торчит наружу и Ассоль, до Грэя…
«Торчок» — на полпути к Кассиопее.