Федор Тютчев - Том 2. Стихотворения 1850-1873

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 4.

Первая публикация — Москв. 1851. Ч. III. № 11. С. 238, под общим названием «Стихотворения» и с общей подписью «Ф. Т-в», под номером «3». Вошло в Совр. 1854. Т. XLIV. С. 27; Изд. 1854. С. 53; Изд. 1868. С. 93; Изд. СПб., 1886. С. 140; Изд. 1900. С. 145.

Печатается по автографу. В тексте сохранена поправка 4-й строки рукой П. А. Вяземского. К. В. Пигарев справедливо считает, что «нет никаких оснований полагать, что она сделана без ведома Тютчева: все стихотворения поэта, напечатанные в Москв. 1850–1851 гг., были получены издателем журнала непосредственно от автора» ( Лирика I. С. 393). См. «Другие редакции и варианты». С. 279 * .

В автографе 4-я строка: «Льдина за льдиною плывет» исправлена рукой Вяземского карандашом: «За льдиной льдина вслед плывет». В 14-й строке каждое слово в словосочетании «Человеческое Я» написано с прописной буквы.

Во всех изданиях сохранена поправка 4-й строки Вяземским, но отсутствует написание с прописной буквы значимых для поэта слов.

Датируется весной 1851 г. На этой датировке настаивает Пигарев, исходя из того, что стихотворение «появилось в июньской книжке Москв. » ( Лирика I. С. 393). Ссылаясь на Изд. СПб., 1886 , Г. И. Чулков, «за неимением иных данных», датирует его 1848 г. ( Чулков II. С. 293).

И. С. Аксаков назвал стихотворение в числе тех, «где раскрывается для нас нравственно-философское созерцание поэта» ( Биогр. С. 112). Он считал, что «мыслящий дух» Тютчева «никогда не отрешался от сознания своей человеческой ограниченности, но всегда отвергал самообожание человеческого я», и поражался способности поэта «воплощать в такие реальные художественные образы мысль самого отвлеченного свойства» (там же. С. 112, 113).

Л. Н. Толстой отметил это стихотворение буквами «Т. Г.» (Тютчев. Глубина) ( TE. С. 146).

По мысли Ю. И. Айхенвальда, высказанной в 1906 г., Тютчева «в личной утрате <���…> утешает зрелище общего жизненного потока. Это очень существенно, что он не верит в индивидуальное бессмертие и не дорожит им <���…>. В весенний ледоход одна льдина за другою стремятся в море и, несмотря на свои частные различия, сливаются в одной общей стихии, в одной братской колыбели-могиле» (Айхенвальд Ю. И. Тютчев // Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М., 1994. С. 124).

«Тютчев признавал истинное бытие лишь у мировой души и отрицал его у индивидуальных «я», — писал В. Я. Брюсов в 1910 г. — Он верил, что бытие индивидуальное есть призрак, заблуждение, от которого освобождает смерть, возвращая нас в великое «все». Вполне определенно говорит об этом одно стихотворение («Смотри, как на речном просторе…»), в котором жизнь людей сравнивается с речными льдинами, уносимыми потоком «во всеобъемлющее море». Они все там, большие и малые, «утратив прежний облик свой», сливаются с «роковой бездной» (Брюсов В. Я. Ф. И. Тютчев. Смысл его творчества // Брюсов В. Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1975. Т. 6. С. 198).

В. Ф. Саводник приводил это стихотворение в доказательство следующей мысли: «Для человеческой личности с ее неизбежным эгоцентризмом, с ее резким разграничением между я и не-я , — самая мысль о смерти, об индивидуальном уничтожении, представляет источник тяжелых моральных страданий. А между тем перед лицом безграничного океана мировой жизни само человеческое я является лишь бессильным призраком, «обольщением мысли», тенью, скользящей на фоне стихийного круговорота природы и бесследно исчезающей в «роковой бездне» уничтожения» ( Саводник. С. 190).

«Вызванная собственным воображением картина извечной пучины приобретает над поэтом притягательную власть, — утверждал Д. С. Дарский. — Как очарованный, не в силах он отвести взора от зрелища всеобщего исчезновенья. Снова и снова обращается созерцательной мыслью к безнадежному образу. В этом упорном возврате чувствуется не одна только суровая настойчивость познающего ума, вопреки всем жалобам сердца удерживающего признаваемую истину, — скорее тут сказалось влечение страдающей души к своему последнему успокоению. Можно думать, что представление «роковой бездны» вносило в существо поэта некоторое нравственное исцеление: недаром эта бездна названа «миротворной». И Тютчев привязывается к своей идее со всею верностью остуженной, праведной страсти <���…> «О, нашей мысли обольщенье, ты — человеческое я!» — вот восклицанье, которое должно объяснить, почему тайной прелестью возобладала над Тютчевым идея бездны. Она освобождала сознание от обольщения <���…> Отказаться от греха лживого познанья, не упорствовать в недостойном самоутверждении, уверовать в слитное бытие — в этом заповедь» ( Дарский. С. 59–60).