Евгений Клюев - Зелёная земля

В чём виноваты пред тобой

уже давно сухие травы,

шуршащие наперебой?

Зачем с былыми временами

ты так немыслимо суров,

что на одно воспоминанье

изводишь столько вот костров?

Но день грядущий бьёт крылами,

ловя тебя на шум и свет,

и ты всё раздуваешь пламя,

и чистый дым летит вослед.

Мату tylhojednciWarszawg…

1

Пан предлагает приправы,

пан извиняется охотно

за облака над Варшавой,

за плохую варшавскую погоду,

за обветшавшее барокко,

за облетевшие деревья,

за суетливую мороку

листьев в пустынной галерее…

Как будто морока листьев,

лето, улетевшее рано,

и вообще всё на свете – зависит

от этого любезного пана!

2

Как воздушный поцелуй на лету

восемнадцатое это столетье!

Обращаюсь ко второму лицу

через церемонное третье -

экий польский, экий птичий язык,

экий щебет из далёкой дубравы!

Он, мне кажется, однажды возник

наподобье небольшой переправы -

как такой один старинный мосток:

вот и мы на нём чуть-чуть постояли…

Поболтали б, да обычай тут строг:

заставляет соблюдать расстоянье -

скажешь «proszedo herbaty», а ответ,

разумеется, последует птичий…

Польский неземной этикет,

соблюденье заоблачных приличий.

3

Узкая варшавская галерея -

тесное пространство в колоннах,

бедная варшавская лотерея

в жёлтых тонах и зелёных!

Плесень старины на латуни,

мох на обветшалых банкнотах…

Надо поклониться «Фортуне»

за немыслимое множество злотых!

Существуют медь или паста -

начищать до блеска монеты,

но, бедное варшавское паньство,

у тебя сплошные банкноты…

Панове коммерсанты, у вас я

перенял вашу старинную моду -

с Богом на углу торговаться

на предмет хорошей погоды.

4

Меж тучных ламп и костёлов тощих

есть Rynek downy, где всё в порядке:

один шарманщик, один извозчик,

одна шарманка, одна лошадка…

Вам, пани Польша, не нужно больше:

всего, что мило, бывает мало.

А ты, извозчик, тогда изволь же

везти туда… да куда попало!

А ты, шарманщик, тогда изволь же

играть о том… да о чём угодно:

для пани Ночи, для пани Польши,

для пани Очень Плохой Погоды.

А я для пани Каквашеимя

пишу слова на стене шершавой,

что всё на свете неповторимо -

как жизнь, как смерть или как Варшава.

Упустим из виду пустяк

и вдруг решим, что в наших бедах

жизнь улыбнётся, скажем так, -

глядишь, а улыбнулась эдак.

Улыбок множество у ней -

пустых, коварных и неверных,

и множество ночных огней,

огней дневных, огней вечерних.

Хоть душу грей, хоть память грей -

не отогреешь: холод, ледник.

Прикуривай от фонарей,

от иллюзорных, от последних.

Но Ваше Вашество Пустяк

махнёт флажком из близкой дали -

и жизнь вдруг улыбнётся так,

как мы совсем уже не ждали.

За колючим за боржомом -

ветру зимнему под стать -

скучно в городе тяжёлом

злое время коротать.

А за островом Кукуем

есть кафе, где жизнь как дым.

Хочешь, сядем потолкуем -

хочешь, просто посидим.

И возьмём по чашке кофе

да по рюмочке вина,

чтоб не думать об эпохе

то ли смерти, то ли сна.

Вспомним что-нибудь другое -

утренний, к примеру, лес

и за облаком погоню

через лес наперерез,

или как узор на ткани

просиял – и был таков,

или кроткое мельканье

узких серых башмачков…

Музыкант тут музыканист,

денег некуда девать…

Слава Богу, что покамест

есть о чём не забывать!

Говорили: давайте запомним, а нет – так забудем!

Хорошо говорили: забыть всё равно что запомнить.

И поэтому, может быть, наше «спасибо за подвиг»

так же просто и мило звучит, как «спасибо за пудинг».

Всё равно и светло… и пока, моя жизнь, мы с тобою,

всё равно от чего отказаться и с чем согласиться, -

и неважно, что строишь ты мне или я тебе строю:

это храм у нас будет с тобой или будет темница.

Сколько нужно грехов, чтобы их положить в основанье

лучезарнеишеи святости – столько я даже не знаю.

Обойдёмся не этими – значит, другими словами,

начертаем на знамени… впрочем, оставим и знамя:

всё равно не для нас громыхает, шумит и клокочет

эта площадь бескровных страстей и кровавых видений!

Я иду за тобой, на застенчивый твой колокольчик,

как весёлый маньяк за хрустальной своею идеей.