Джон Толкин: Мифопоэйя

Ты к дереву относишься прохладно:
Ну дерево, растёт себе и ладно!
Ты по земле шагаешь, твёрдо зная,
что под ногами просто твердь земная,
что звёзды суть материи обычной
комки, по траектории цикличной
плывущие, как математик мыслил,
который всё до атома расчислил.

А между тем, как Богом речено,
Чей Промысел постичь нам не дано,
как будто без начала и конца,
как свиток, разворачивается
пред нами Время, — и не внять в миру нам
таинственным его и странным рунам.
И перед нашим изумлённым глазом
бессчётных форм рои проходят разом, —
прекрасные, ужасные фантомы,
что нам по большей части незнакомы,
в которых узнаём мы иногда
знакомое нам: дерево, звезда,
комар, синица, камень, человек…
Задумал Бог и сотворил навек
камнеобразность скал и звёзд астральность,
Теллур земли, дерев арбореальность;
и люди из Господних вышли рук —
гомункулы, что внемлют свет и звук.
Приливы и отливы, ветер в кронах,
медлительность коров, сок трав зелёных,
гром, молния, и птиц стремленье к свету,
и гад ползучих жизнь и смерть — всё это
Всевышнему обязано зачатьем
и Божией отмечено печатью.
При всём при том в мозгу у нас оно
отражено и запечатлено.
Но дерево не «дерево», покуда
никто не увидал его как чудо
и не сумел как «дерево» наречь, —
без тех, кто раскрутил пружину–речь,
которая не эхо и не слепок,
что лик Вселенной повторяет слепо,
но радованье миру и сужденье
и вместе с тем его обожествленье,
ответ всех тех, кому достало сил,
кто жизнь и смерть деревьев ощутил,
зверей, и птиц, и звёзд, — тех, кто в темнице
засовы тьмы подтачивает, тщится
из опыта предвестие добыть,
песок значений моя, чтоб намыть
крупицы Духа, — тех, кто стал в итоге
могучими и сильными, как боги, —
кто, оглянувшись, увидал огни там
эльфийских кузниц, скованных гранитом,
и увидал на тайном ткацком стане
из тьмы и света сотканные ткани.

Тот звёзд не видит, кто не видит в них
живого серебра, что в некий миг,
цветам подобно, вспыхнуло в музыке,
чьё эхо на вселенском древнем лике
поднесь не смолкло. Не было б небес —
лишь вакуум! — когда б мы жили без
того шатра, куда вперяем взоры
на шитые эльфийские узоры;
негоже землю нам воспринимать
иначе, чем благую Первомать.

Сердца людей из лжи не до конца.
Внимая Мудрость Мудрого Отца,
сколь человек отложенным ни был
днесь от Него, Его он не забыл
и не вполне отпал и извратился.
Быть может, благодати он лишился,
но не утратил прав на царский трон —
и потому хранит поныне он
лохмотья прежней княжеской одежды
как память о былом и знак надежды.
В том царственность, чтобы владеть всем миром
в твореньи и не почитать кумиром
Великий Артефакт. И наконец,
ведь человек, хоть малый, но творец! —
Он призма, в коей белый свет разложен
и многими оттенками умножен
и коей сотни форм порождены,
что жить у нас в мозгу насаждены.
Хоть гоблинами с эльфами в миру
мы населяем каждую дыру
и хоть драконье семя сеем мы,
творя богов из света и из тьмы, —
то наше право! — ибо сотворяя,
творим, Первотворенье повторяя.

Конечно, все мечты суть лишь попытки —
и тщетные! — избегнуть страшной пытки
действительности. Что же нам в мечте?
Что эльфы, тролли? Что нам те и те?
Мечта не есть реальность, но не всуе
мы мучаемся, за мечту воюя
и боль одолевая, ибо мы
сим преодолеваем силы тьмы
и зла, о коем знаем, что оно
в юдоли нашей суще и дано.

Блажен, кто в сердце злу не отвечает,
дрожит, но дверь ему не отпирает
и на переговоры не идёт,
но, сидя в тесной келье, тихо ткёт
узор, злащённый стародавним словом,
которое под древней Тьмы покровом
давало нашим предкам вновь и вновь
покой, надежду, веру и любовь.

Блажен, кто свой ковчег, пусть даже хрупкий,
построил и в убогой сей скорлупке
отправился в неведомый туман
до гавани безвестной в океан.

Блажен, кто песню или миф творит
и в них о небывалом говорит,
кто вовсе не забыл о страхах Ночи,
но ложью не замазывает очи,
достатка не сулит и панацеи
на островах волшебницы Цирцеи
(не то же ль рай машинный обещать,
что дважды совращённых совращать?).
Пусть впереди беда и смерть маячат, —
Они в глухом отчаяньи не плачут,
не клонят головы перед судьбой,
но поднимают песнею на бой,
в день нынешний и скраденный веками
вселяя днесь неведомое пламя.
Хочу и я, как древле менестрель,
петь то, чего не видели досель.
Хочу и я, гонимый в море мифом,
под парусом уйти к далёким рифам,
в безвестный путь, к неведомой земле,
что скрыта за туманами во мгле.
Хочу и я прожить, как тот чудак,
что, золота имея на пятак
(пусть не отмыто золото от скверны
и прежние пути его неверны!),
запрятывать в кулак его не станет,
но профиль короля на нём чеканит
и на знамёнах вышивает лики
и гордый герб незримого владыки.