Вот идет он, пролетарий,
Воздух нюхает змеей.
Весь небесный планетарий
У него над головой.
Воздух чист, как умывальник.
Дядя Федя ест озон.
Он фактический ударник
И пострижен, как газон.
А за ним идет машина,
На ходу жуя овес.
Дядя Федя не мужчина,
Он пыхтит, как паровоз.
Свет идет от дяди Феди,
Как от лампочки в сто ватт.
В дяде Феде все медведи
Зычным голосом трубят.
А удав головкой вертит
И сжимается в кольцо.
У питона, как у смерти,
Неприличное лицо.
По радио сказали, что вчера
Какую-то старушку сбили танком.
Она кричала: – Чур меня! Чура! —
Бидончик с молоком упал и покатился,
Дымок за танком синеватый вился.
Была старушка и старушки нет —
Остался рубчиком лишь гусеничный след.
По радио сказали, что войны
Не будет завтра. Завтра будет утро.
Старушки с молоком удивлены:
В очередях стоять, как домино,
Им завтра, наконец, разрешено
И вопрошать сурово: – Кто последний?
Последних нет.
Последнюю старушку
Вчерашний танк впечатал по макушку
В сырую землю, и пропало молоко,
Которое далось ей нелегко.
По радио передают погоду.
На закуску была колбаса.
В сутках двадцать четыре часа.
Капитан переставил будильник,
А на кухне взревел холодильник.
На десерт были изюм в шоколаде.
Капитан без ума был от Нади.
Капитан распоясался, зверь!
Дерматином обтянута дверь.
На паркете пятно от ликера.
Вся надежда теперь на суфлера.
Но Надежда молчит, как комод.
У Надежды малиновый рот.
Тонкой пленкой подернулись шпроты.
Капитан был пятнадцатой роты.
Ночью выдохся весь лимонад.
Капитаны не знают преград.
Горилла
(Из Жоржа Брассанса)
В Зоопарке прекрасный пол,
Со стыда не пряча лица лица,
Как-то раз наблюденья вел
За гориллой в виде самца.
Дамы пялились, так сказать,
На тот орган в рыжей шерсти,
Что мамаша мне называть
Запретила, Боже прости!
Вдруг открылась эта тюрьма,
Где томился прекрасный зверь.
Распахнулась она сама,
Видно, плохо заперли дверь.
«Ну, сейчас я ее лишусь!» —
Прорычал самец на ходу.
Угадали вы, я боюсь! —
Он невинность имел в виду.
И хозяин кричал: «Скандал!
Зверю нет еще и восьми!
Мальчик в жизни самки не знал,
Он ведь девственник, черт возьми!»
Но бабенки вместо того,
Чтоб использовать данный факт,
Побежали прочь от него.
Это был непонятный акт!
Даже дамы, что час назад
Были мысленно с ним близки,
Мчались в ужасе, доказав,
Что от логики далеки.
Я не вижу в этом причин,
Потому как горилла – хват
И в объятьях лучше мужчин,
Что вам женщины подтвердят.
Все несутся, не взвидя свет,
От четверорукой судьбы,
Кроме двух: старухи ста лет
И расфранченного судьи.
Видя этакий оборот,
Зверь направил свои стопы,
Ускоряя бешено ход,
К ним, оставшимся от толпы.
И вздохнула старуха: «Ох!
Я не думаю, чтоб сейчас
Кто-нибудь, скажем прямо, мог
На меня положить бы глаз!»
А судья говорил, что бред,
И за самку принять его
Невозможно… А впрочем, нет
Невозможного ничего.
Что бы сделал из вас любой,
Если б ночью, ложась в кровать,
Меж старухою и судьей
Был бы вынужден выбирать?
Что касается до меня,
Я бы полностью все учел
И старуху, уверен я,
В роли женщины предпочел.
Но горилла ведь, как на грех,
Избирая собственный путь,
Хоть в любви превосходит всех,
Но не блещет вкусом ничуть.
Потому, не грустя о том,
Что избрали бы я и ты,
Зверь берет судью, а потом
Устремляется с ним в кусты.
Продолжения, как ни жаль,
Не могу рассказать для всех.
Это вызвало бы печаль
Или ваш нездоровый смех.
Потому что, подставив зад,
Звал кого-то и плакал он,
Как несчастный, что днем назад
Был им к смерти приговорен.
Бойтесь гориллу!
Перевод с французского
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу