Мишель Уэльбек - Очертания последнего берега. Стихи

Я знаю, корень зла во мне.

Что делать, если я таков?

В прозрачной, легкой тишине

Мне страха не разбить оков.

Но все же, глядя, как отлого

Спускаются все эти склоны,

Я оживаю понемногу,

И с сердца падает засов.

Свободный, к миру благосклонный,

Я счастью “да” сказать готов.

Голубизне небес самих

Густая синь идет на смену,

Всё зыбко, кроме глаз твоих,

Зеленых глаз – зеркал вселенной.

Есть, повторяю, идеальные мгновенья. Это не просто моменты отсутствия пошлости; не просто согласье без слов в бесхитростных действах любви, домашних хлопот, купанья ребенка. Это когда понимаешь, что такое согласье может быть постоянным и нет никаких разумных причин ему не быть постоянным. Это когда понимаешь, что родился новый уклад, новая общность, где движенья, как в танце, подчинены стройному ритму; новый уклад, в котором мы можем жить прямо с этой минуты.

Все ближе ночь и солнца крах

За темных сосен частоколом,

Но сам покой в твоих глазах.

День прибран, завершен и полон.

Чистейшая душа умерла —

Вся радость омрачена,

Грудь опустошена,

Глаза застилает мгла.

Морок, застивший свет.

Мгновенье – и мира нет.

Вера дышит на ладан.

Некому нас поучать,

Некого нам почитать,

Ничто обернулось адом;

Скоро близких не станет рядом,

Дышит в затылок смерть.

Мой дом превратился в прах,

Мой жар, отпылав, зачах.

Я скоро дойду до точки

И съежусь до оболочки.

Так наступает миг, где правит постоянство,

Миг, за которым вслед – ничто и ничего.

Дорога съежилась до серого пространства,

Здесь радость, вкус и цвет – все стерто, все мертво.

Небеса, осаждаемые злосчастьем,

В неприметной борьбе не на жизнь, а на смерть,

Что ни миг, загустев, превращаются в твердь.

Кости брошены, но отчасти.

Окончательный выдох беззвездного мрака

В обрамлении небытия

(Сострадая, забвение облаком праха

Укутало всех и вся).

Прах уходит на дно,

Воскрешая одно —

Всех, кто были близки, —

Как дурное вино,

Ударяя в виски.

Утром, когда еще сон и покой,

Надежда, разлитая над мостовой,

Не торопится нас осчастливить.

(Бесценна

Эта крупица счастья,

Рожденная в предутренний час.)

Моя былая страсть и нынешнее рвенье

Сошлись во мне, дрожа, почуяв мой порыв —

Невероятный, он возник, соединив

Улыбку зыбкую с привязчивою тенью.

(Чем тело к телу ближе,

Тем ближе и верней

Тот мир, который брызжет

Веселостью своей.)

Поля с завидным постоянством

Сметают прах в преддверье сна.

Ночь, овладевшая пространством,

И равнодушна, и грустна.

Как воскресить в кругу живых

Простые игрища былого?

Зачем нам книга, что нам слово,

Когда пустыне не до них?

Змея, меняя кожу, мимо

Ползет, в песке оставив след,

А в жизни все непоправимо,

А после смерти жизни нет.

Свои потребности у зим,

Свое у ночи искупленье,

И каждый век своим страданием томим,

Особым в каждом поколенье.

А поколения толпятся

Мошкою в мареве болот

И пробуют не брать в расчет,

Что с жизнью нужно рассчитаться.

Нет, эта драма пахнет пылью,

Все накрывает вечный мрак,

И в изнуряющем бессилье

С ним плоть не справится никак.

Когда я пытаюсь подвести итоги минувшего дня, мне требуется настоящее мужество – я боюсь, что, записывая, выпущу на свет вещи, вероятно, страшные, которым лучше оставаться в туманном пространстве моего мозга.

Я готов сделать все, что угодно, лишь бы выбраться хоть на несколько часов из этой дыры, где я задыхаюсь.

Мой мозг до последней клетки пропитался ее тяжелым угаром – раскаленный металл лампы, гнусное занятие при мигающем сигнале тревоги. Все остальное меркнет по сравнению с этой смертельной игрой.