Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

И в день помина, вторник Пасхи
Придут покойных навестить,
Надев на лица скорби маски.
Иные будут голосить:

– Ой, на кого меня покинул?!..
Как без тебя теперь мне жить?
Зачем жива я, а ты сгинул?..
Как мне не плакать, не тужить?..

Вороны в небе над погостом.
Печаль поникнувших голов.
Уйдут все временные гости
Под звон и плач колоколов.

Ах, жизнь, зачем ты нас терзала?
Зачем манила и звала?
Окончен бал, пустеет зала.
Вот-вот наступит ночи мгла.

Что там нас ждёт, за тьмою ночи? –
То ль новый мрак? То ль новый свет?
Как хочет здéсь душа, как хочет
Хотя б намёк знать на ответ.

Но нет от Бога ни намёка.
Ни знака от Святых отцов.
Лишь редко в облаке далёком
Вдруг вспыхнет свет Его дворцов…

Как жизни ночь была пуста, темна,
Когда она, невыразима в слове,
Смотрела в душу из беззвёздного окна,
Где под луной, как встарь, ничто не ново.

Где мрак ночной съедал и цель и смысл,
Когда дневные затихали звуки,
И прерывалась нáчатая мысль
От страха неизбежности разлуки

Со всем, что было знáчимо, звалó
Когда-то к небольшим, но всё ж свершеньям.
Всё становилось так ничтожно и мало,
Что не заслуживало больше продолженья.

И так текли без цели, света дни,
И, как близнец, был день похож на прежний,
И никуда не звали уж они,
И луч надежды ни один не брезжил.

Когда ж развязка стала так близка,
Или, по крайней мере, обозрима,
Я перестала цель и смысл искать,
Но ощутила их «весомо, грубо, зримо».

Так ощущаешь жажду, боль, закат, –
Онѝ диктуют содержанье чувства.
Мой жизни путь зашёл в тупик, пока
К служенью не призвал алтарь искусства.

Всё изменилось. Ночь и тишина
Теперь друзья разбуженного слова.
И что с того, что перед тьмой одна,
И под луной, как встарь, ничто не ново?..

Твой мозг ещё дремотою объят,
И спят надежды, страхи и желанья,
Но в сны и в кровь уж проникает ряд
Ритмичного «шаманского камланья».

Когда из немоты рождается строка,
И рифмы звук зовёт, и чист, и ясен,
Мне ночи ноша кажется легка,
И жизни миг и жив, и не напрасен.

В нём белый пудель, синяя река,
И облаков грядá, и птичье пенье.
И жизнь полна, и смерть так далека,
И остановлено прекрасное мгновенье!

Когда весна придёт в сады и рощи,
Когда земля очнётся ото сна,
Моя душа тогда на бытие не ропщет, –
В ней светит солнце, говорит весна.

Вот первый тянется к теплу и свету крокус.
Вот кот погладиться о ногу подойдёт,
И я его поймаю в фотофокус, –
Пускай на фото этот миг живёт.

Запечатлю подснежник и фиалку,
И сныть, что в старом парке, отражу.
Мне времени на красоту совсем не жалко,
Её весной повсюду нахожу.

Увижу лес ли в синеватой дымке,
Иль отражение небесное в реке,
Берёзку в зеленеющей косынке,
Миг, – фотоаппарат уже в руке.

Щёлк, щёлк, – мигает глаз затвора,
В нутро своё картинку унося.
Подкрадываюсь к птичкам тихим вором,
В пейзаж свой чуждый образ привнося.

Гоняюсь за шмелями на полянке:
Чтоб «живность» снять, скажу вам, нужен труд.
Обползала все бугорки уже и ямки,
Чтоб глаз кошачьих «щёлкнуть» изумруд.

Вот рыжий пёс (зовут его Чубайсом)
Фотомоделью смотрит на меня.
А вот «солдатики»: давай-ка, нагибайся,
Чтоб «крупным планом» их застичь у пня.

Ах, сколько уж отснято «крупных планов»!
Я с фотоSONYй счастлива до слёз!
Пусть манят красками других телеэкраны, –
А мне милее зелень первая берёз.

Громко брешут собаки в обрыве,
Тишину на клочки разорвав,
В инстинктивном собачьем порыве
Конкурентов гоня изо рва.

Защищая дворняжку «Джульетту»,
Злой «Ромео» лишил меня сна:
Он устроил лихую «вендетту». –
Виновата же в этом весна.

Даже Рэкс, пёс знакомый, влюбился
В ту, что раньше и не замечал.
Все смеются, что Рэкс, мол, женился,
И от сильной любви отощал.

На минуту оставить не может
«Беатриче» лохматую он,
Его ревность сердитая гложет,
Чтит от силы звериный закон.