Владислав Дорофеев - Поколение судьбы

1982, 1987.

Прошел я путь теней, там впереди передо мной путь в ад.
Любовь не выдохнешь, её не проживешь, она – вся вечна,
и вечен чистый дом и твой чудесный огнецветный взгляд.
Нельзя нам пережить себя, ведь жизнь тогда небесконечна.

1985.

Про кожу я уже сказал, она была, как небо голубой,
звезда во лбу, румянец на щеке и руки тонкие, худые.
Я не хочу забыть о городе, а помню только поцелуй.
Шли люди будто тени, а тени падали назад пустые.

И я оставил влажный след своей губы на девичьей щеке,
был вечер в октябре, ты обняла меня легко и безвозвратно.
Хочу забыть о встрече той и помню трепет кожи на виске,
над городом была луна, быть может город позовет обратно.

Я не приду назад, не буду жить и улицами там ходить,
но там Ока течет, над нею мост и люди там давно чужие;
там Бунин нас любил, теперь всех будет бледный идиот любить,
чужой прохожий, улицы и площади, шаги и те другие.

Всё началось там в глупом ноябре, а в октябре закончилось,
и я уехал к чёрту на восток, мне так хотелось жить у моря.
Мне там на женщин не везло, иль им мое лицо не нравилось.
Подковкой высекал в булыжной мостовой разбитые аккорды.

Я обманул себя, я захотел прикосновенья робких рук,
мне никогда не хочется отстаивать освоенное время,
хочу понять, зачем мне нужен был её обворожительный испуг,
к чему тот глупый час, к чему та глупая и скучная затея?

1986.

Ане

У девочки из бронзы белая свирель в руках,
дорога кроткая легла под ноги зимней девы
и пролегла по лепесткам прозрачным снега в снах —
глаза навыкате блеснули в чёрной пасти чрева.

Мы хоровод водили между серых стен беды,
зима качала лунные весы над эшафотом,
я бросил лебедь белую за чёрные хребты,
поймал жену, подкинутую вверх Аэрофлотом.

По комнате обрюзгшей от тревоги и тоски,
я в ночь сошел с тяжелым светлым лбом и ясным взором,
под шкурой шерстяного пледа пальцем тер виски,
лиловый тон ковра казался мне моим позором.

Все стены затканы сплошною паутиной слез,
тугие крылья за спиной захлопали как веки —
их тень, проросшая в крови букетом дивных роз,
напомнила нам улицу, фонарь и дом с аптекой.

И в танце легком трепетнула кисея зимы,
гремели тонкой чешуей ночной Амур и сопки,
больной рукой я тронул косточки пустой спины —
грудь отворила створки, сердце застучало робко.

1986.

Лене

В осенний дом вошли, окутанные страстью,
когда же плакать стало невозможно,
ты бросила свой взгляд —
тревожная струна попала под смычок,
в последний раз поднялся занавес над сценой,
коричневая птица поднялась над крышей
и улетела в небо, шелестя,
качались крыша и луна,
ты встала на носок, поцеловала землю,
земля вздохнула, не проснулась,
ты опустила руки на стекло.
Мы спали стоя, а грешили утром,
в минуты бодрости слепой я не искал себя,
я слушал патефон самозабвенно,
пластинки прыгали, пищали,
я поднимался на второй этаж
скрипучей лестницей крутой;
там открывал я окна в мир,
и он заглядывал ко мне,
а ты спала внизу,
не плакала, а улыбалась.
Я прыгнул, оттолкнувшись от широких досок пола,
хотел взлететь, не получилось,
а ты спала и видела во сне меня и мир,
в котором я взлетал и падал много раз.
Вдруг ветер колыхнул на занавеске розовую птицу,
пластинка кончилась, поехала игла,
крутился ветер в комнате,
я сел в соломенное кресло и уснул,
и вижу я во сне,
как к дому подошло начало века,
оно заглядывало в окна,
оно крутилось словно ветер,
но время было беспощадно,
и вновь оно ушло в себя;
я дальше вижу сон,
как по тропинкам парка в Белой Церкви
иду под колоннаду выговорить имя.
Я позабыл тебя, я умер наверху.
И в парке наверху от колоннады остаются вопли.
Я встал из кресла, подошел к окну,
я жил на берегу реки,
и отраженья рук я видел на воде,
я затворил окно
и стало вдруг смешно до слез,
я оглянулся —
комната чужая и грязь на полках и в углу,
и книги старые, и рваные журналы,
и жизнь прошла, и нет возврата к ней;
я с жалостью взглянул
на мебель страшную, на розовую птицу;
я вниз сошел и улыбался гневно,
я дверь открыл и вышел на крыльцо —
в ту ночь мне всё казалось по другому,
и я окреп душой,
а ты спала и видела меня,
как я стоял на покосившемся крыльце,
и ранняя прохлада осени нас окружала.