Борис Херсонский - Кабы не радуга

Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб.
Благородный афганский народ победит в борьбе.

Анекдот. "Здесь живет Петя, мать его еб?" —
"Я его мать!" – "Блядь, так мне ж не к тебе
надо, мать твою еб!" – "Мама, к тебе пришли!"

Сынок, тебя призовут, сынок, погоди!

Слишком жарко для водки. Гитара бренчит вдали.
Подонки ходят туда. А ты туда не ходи.

Не отпускай свою память гулять во дворе,
где ходят старик в трусах и женщина в бигуди.
Не пей, сынок, больше не пей, не стой на жаре.
А где же еще стоять с наколкою на груди:
орел, распластавши крылья, несет змею.

На столе помидоры, губчатый хлеб ржаной.

Чумазый мальчишка прячет в кулачке за спиной
серебряную монетку – юность мою.

При скончании века, на его острие,
совпадающем в данном случае с острием иглы,
скользящей по черной бороздке, кавалер де Грие
поет о своей Манон. Тополь в виде метлы,

прислоненной к небу, сметает прочь остатки ночных
светил и ошметки своей же листвы заодно.
Звуки ложатся в стопку, как в церквах у свечных
ящиков поминальники. Голгофа входит в окно

черною крестовиной, понуждая звучать
арию как молитву. Шипение, треск, щелчки
придают торжественность голосу, накладывая печать
церковности на историю, в которой сердца толчки

не более чем механика. Работа пружины. Завод.
Ящик красного дерева. Ручка, что в наши дни
напомнит о кофемолке. Вот
мы и остались из всей родни на свете одни,

"Юлий Генрихъ Циммерманъ". Поставщик двора
расстрелянного величества. Тяжелый диск на штырьке,
покрытый зеленым сукном. Рулетка и ломбер. Вчера,
лет девяносто тому, солдат выносил на штыке

на свалку русской истории милую тусклую жизнь
наших прабабок и прадедов. Дачную местность. Сирень.
Однообразный мотив, с которым только свяжись —
не отцепится, не разломив голову, что мигрень.

Сцепленье, расхождение, сплетенье
трех нот в грегорианском песнопенье.

Теченье-лопотание потока,
латыни шелестящая осока.

Здесь символ Агнца видит символ Рыбы,
глядясь в быстротекущие изгибы.

Здесь крест сияет меж рогов оленя,
здесь просит лев: "Прими мои моленья!"

Здесь скалы говорят о твердой вере,
полет голубки – о грядущем веке.

Здесь, пошатнувшись, можно опереться
на что угодно. Жаль, не отогреться.

Здесь яд светлеет, смешиваясь с кровью,
и ангел ставит камень к изголовью.

И еще, закрыв глаза, представляешь лазурные воды.
Это лагуна. На берегу небольшой укрепленный город.
Над лагуной облако. Ангелы, словно годы,
медленно пролетают. В церкви тяжелые своды
держатся на молитвах о том, чтобы не постигли
град ни огонь, ни меч, ни потоп, ни голод.
Послушник в белом ползет к прелату. Его постригли.

Между тем противник ведет осаду, запас еды на исходе.
В колодцах вода зацвела. Моровое поветрие у порога.
Но это обычные вещи. Все ведут себя, вроде
ничего не случилось. Девушка-недотрога
ушла с солдатом. Ноги торчат из стога
прошлогоднего сена. Князь заботится о народе.

Все навсегда пропало. Никто не заметил пропажи.
На рынке христопродавцы кричат, набивая цену.
На дозорной башне пялят пустые глазницы стражи,
ослепленные за неспособность видеть сквозь стену.

Средневековье бывает довольно часто
и длится довольно долго, обычно не совпадая
со временем нашей жизни. Оно бывает уделом
мертвых девственниц, королей, архиепископов, нищих,
продолговатых статуй, слепых от рожденья,
в ниспадающих складках, застывших в нишах.

От средних веков остаются сооруженья.
Камень на камень наваливается всем телом.

Синагога с завязанными глазами стоит, рыдая.
Рядом с ней улыбается Церковь. Вероятно, от счастья.
Средневековье бывает у мертвых. Нам от этого рая
остается то античность, то Просвещенье, то Возрожденье.
Мы строим, мы ходим строем. Под звуки грачиного грая
выносят знамя особо отличившейся части.