Андрей Белянин - Пастух медведей

Дай руку, Сирано!
Безумное желанье…
Анжуйское вино
Прокисло в ожиданьи.
Какой сегодня день? —
Он так наивно светел!
А за спиной, как тень,
Шлейф зависти и сплетен.
К историкам седым
Ворвется в кабинеты
Карманной славы дым
Бретера и поэта.
И снова — против всех!
Единая отрада —
Разящий, горький смех
На кончике эспады.
И лишь на полчаса
Так нежно осиянны
Далекие глаза
Мечтательной Роксаны…
Ход времени суров,
Но в памяти осталась
Лишь шпага да любовь, —
Такая, впрочем, малость…
И истинный мотив
Трагедии старинной
Не в том, что — некрасив,
А в том, что — нелюбимый.
Но, что ни говори,
А бешенство металла
И таинство любви —
Уж так ли это мало?..

— Как жизнь, маэстро?
Не вставайте, что вы, —
Я здесь случайно, так:
Пришел — ушел…
А что, офорты ваши не готовы?
Мне лишь взглянуть, позвольте,
Хорошо?
А эти можно? Не судите строго…
Какая жизнь… Как бесконечен путь…
Но ваш талант, поверьте, не от Бога.
Вы глубоко сумели заглянуть
В людские души, в таинство стремлений,
В предчувствие конца и вечный мрак:
Они — не люди и не звери — тени,
Слепые тени ищут выход, так?
Как странно, право, черное на белом?
И в этом все. Все грани и цвета,
И жизнь, и смерть… Безвыходно
И — смело!
И нет спасенья с плоскости листа…
Вы правы: жизнь проста и многосложна,
Добро и Зло едины и — равны.
Как различить: что истинно, что — ложно?
Молитвы, да пророческие сны
Отсрочат подведение итога.
Да, это трудно — быть самим собой…
Но, коль молитва не дошла до Бога,
То вдруг ее услышал тот — другой?
У вас ведь нет готового ответа,
Признайтесь: нет!
…Офортная игла,
Наметив контуры автопортрета,
Споткнувшись, на мгновенье замерла…
— Ведь вам в лицо хохочут все невежды!
Вам с целым миром оборвали нить!
…Но новый лист последнею надеждой
Ждет оттиска, как права — говорить.

Литавры и фанфары,
И шелк штандартов — влет,
Ахтырские гусары,
Настал и ваш черед!
Подобраны поводья,
Опущены клинки,
И даже мысли, вроде,
Прозрачны и легки.
Не поведешь и усом
На пулю у виска,
Чтоб не назвали трусом
Ребята из полка.
И от кровавых пашен
Идя к пустым полям,
Подсчитываешь павших
По брошенным коням…
Герои и повесы
Осуждены уже
По крови на эфесах
И по любви в душе.

Погожий день в Париже.
И небо ярко-синее.
Наполеон повержен.
Окончена война.
Великий император,
Глава всея России,
Рассеянно, с моноклем,
Мечтает у окна.
Внизу идут парадом
Казацкие лошадки,
Владимирские пушки,
Смоленские полки,
Кричат: «Виват!» трехкратно,
И вверх бросают шапки,
Полощутся знамена,
Слепят глаза штыки.
На мостовой, качаясь,
Звенят почти как струны,
Окованных лафетов
Тяжелые зады.
И синие уланы, и красные драгуны,
Малиново-златые гусарские ряды,
Один другого ярче!
И царь кивнул: «Похвально…»
А после государя чуть не хватил удар:
Со свистом, гамом, громом,
Проносится нахально
Крылатая колонна…
Коричневых гусар!
Коричневых?! О, боже!
Какая-то ошибка:
Подобный цвет мундиров
Не носят на Руси!
И с царских губ слетело
Подобие улыбки.
«Вернуть сюда тотчас же!
Вернуть и — допросить!»
Вернулись.
Доложились.
И честно рассказали,
Что были в партизанах,
Громя тылы врагов.
И в этой бурной жизни
Мундиры истрепались, —
Не уберечь костюма
Средь леса и снегов.
Искали матерьяла,
Чтобы пошить другие:
Ведь старые, ей-богу! —
Изорваны до дыр…
Все лавки до Парижа
Давно стоят пустые,
А тут попался как-то
Девичий монастырь.
Мундиры-то ни к черту,
А так хотелось новых!
Монашенки брыкались…
Но все ж в конце концов
Все то, что шло на рясы
Пятьсот невест Христовых,
Пошло на вицмундиры
Ахтырских молодцов!
И царь расхохотался:
«Потешили, мерзавцы!
Коричневые… чтоб вас!
С монашенками… ах!»
А снизу улыбался
На вороном красавце
Кудрявый подполковник
С чертятами в глазах.

Подлунный мир, похожий на мираж…
Душа, как створки окон, — нараспашку.
Мне обжигает пальцы карандаш,
Закованный в кленовую рубашку.
Как бесконечно тянутся часы!
И как неясен тусклый смысл созвездий,
Как долог путь от млечной полосы
До лестницы в заплеванном подъезде…
И оттиски далеких черных дней
Стучат в висках холодной звонкой болью.
И в сердце кровь шалеющих коней,
Насыщенная порохом и солью…
Я больше не могу в таком огне
И пустоты, и недопониманья.
Но где-то там, в душе, на самом дне
Весь первобытный ужас мирозданья!
И вот тогда бессильны образа,
И каждый миг, словно столетье, длится.
И Демона хрустальная слеза,
Как жизнь моя, скользит, боясь разбиться.
Который век? Которое число?
Кто выдумал, что красота бессмертна?
Холодный воздух утра… Рассвело.
Короткий путь от вечности к мольберту…